Иван Грозный - стр. 84

Все изменилось в конце правления Василия III, когда, с одной стороны, в Казани вновь усилилось крымское влияние, с другой – Москва осознала себя как последнюю защитницу православной веры. Стремление навсегда положить конец казанским разбоям вызрело именно в церковной среде. Духовенство – самое образованное московское сословие – тяжелее всего переживало татарский гнет и более других слоев русского населения скорбело об иноземном засилье, с большой силой выражая свои чувства в проповедях, поучениях, летописях, житиях. К чести русского священства, несмотря на то что в материальном отношении ему жилось при татарах относительно легко, национальные интересы неизменно брали верх в сознании Церкви над соображениями материальной выгоды. Для духовенства татары были ненавистными «безбожниками» и «погаными», которые наложили невыносимое иго на русский народ, и, как только Москва почувствовала свою силу, Церковь воззвала к отмщению. Своей восточной программой московское правительство почти всецело обязано умственным усилиям образованного духовенства.

О намерении Москвы положить конец самостоятельному существованию Казани первым возвестил митрополит Даниил, который в 1523 году предначертал путь дальнейшей политики: «великий князь всю землю казанскую возьмет». Митрополит Макарий, очевидно, вполне разделял это мнение своего предшественника, проповедуя поход на Казань в качестве великого долга, лежащего на совести молодого царя. Во всяком случае Макарий не был только пассивным наблюдателем, многие страницы летописи сохранили следы его кипучей деятельности: перед каждым из трех казанских походов Иван «совет сотворяет с отцом своим митрополитом»; Макарий благословляет царя «на земское дело идти, на клятвопреступников казанцев» и воодушевляет войско – «поучает и благословляет бояр и воевод и князей и всех людей воинства царева».

Призыв духовенства нашел горячий отклик среди служилых людей правда, со значительным снижением идейного накала. Служилое сословие манила в этом предприятии главным образом его материальная сторона. Упоминавшемуся публицисту И. Пересветову казанская земля казалась чуть не раем – «подрайской землицей, всем угодною», и в своих писаниях он цинично заявляет, что «таковую землицу угодную» следовало бы завоевать, даже если бы она с Московским государством «в дружбе была», а и без того предлогов сколько угодно. Пересветов по праву может считаться «отцом русского империализма», хотя его устами говорила, разумеется, вся служебная мелкота, видевшая в завоевательной политике источник государева жалованья и обогащения.