Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное - стр. 110
Поднялись на гребень сопки – отсюда река была видна на несколько километров. Стало окончательно ясно, что река перегорожена десятками заломов. Погибла надежда проплыть триста километров до устья. Караван лошадей ушёл на прииск уже неделю назад, их не догнать. Продукты кончились. Как быть?
«И оба мы – гольд и я решаем. Ставим палатку, обносим её обрывками материи на веревке, чтобы защитить от росомах и медведей, складываем туда имущество (оставшееся снаряжение, большие образцы и фотоснимки на тяжелых стеклянных пластинках)… И мы идём без троп через множество перевалов, сквозь дождь и снег, без крошки пищи… Семь дней без еды, а амурская тайга не легка для пешего похода напрямик»[96].
Величаво молчала тайга, и на десятки километров вокруг не было ни единого жилья.
Семь суток без пищи шли по засыпанной снегом тайге Ефремов и Григорий Самар. Недаром в романе «Лезвие бритвы» герой вспоминает «время далеких походов маленьких геологических отрядов с небогатым снаряжением, когда все зависело от здоровья, умения, выдержки каждого из участников. Пути сквозь тайгу, по необъятным её марям, торфяным болотам, по бесчисленным сопкам, гольцам, каменным россыпям. Переходы вброд через кристально чистые и ледяно-холодные речки. Сплавы по бешено ревущим порогам на утлых лодках и ненадёжных карбазах. Походы сквозь дым таёжных пожаров, по костоломным гарям, высокому кочкарнику, по затопленным долинам в облаках гудящего гнуса».
Казалось, человеческих сил недостаточно, чтобы преодолеть огромные пространства труднопроходимых болот: «Самый сильный человек, самые привычные ноги смогут сделать за день по мягкому моховому покрову, хлюпающей грязи, цепляющейся траве и багульнику не более тридцати тысяч шагов. И если их нужно полмиллиона, чтобы выйти из этих болот, кричите, бейтесь в тоске, зовите кого хотите – ничто вам не поможет. Тридцать тысяч шагов, и из них ни одного неверного. Иначе, попав между кочками, корнями, в щели каменных глыб россыпей, треснет хрупкая кость. Тогда – гибель»[97].
Лёгкому гольду в мягких кожаных олочах, казалось, было легче, чем высокому и крупному геологу. На ходу, чтобы не сбиться с ритма, срывал он красные кислые ягоды и тонкие веточки с коричневой корой, жевал, подавал их Ивану. Терпкая и кисловатая кора лимонника бодрила, идти становилось легче. Однако к концу пути силы Ивана иссякли. Заслышав вдалеке лай собак Кондонского стойбища, он сел, прислонился к стволу, блаженно улыбнулся и забылся…
Маленький нанайский мальчик Ермиш смотрел из темноты на огромного бородатого русского, лежащего на канах