История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1 - стр. 34

Неудивительно, после всех приведенных описаний, почему в воспоминаниях теперешних стариков страна вольностей запорожских казаков представляется такою богатой и цветущей страной; конечно, в этих воспоминаниях немало и преувеличений, объясняющихся свойствами человеческой натуры все прошлое представлять в лучшем виде, чем настоящее; но все же в общем они имеют большую долю правды, особенно если взять во внимание сходство рассказов стариков с описаниями очевидцев прошлых веков и сходство повествований, записанных в разных, отдаленных один от другого, концах бывших вольностей запорожских.

«Приволье у них такое было, – говорит 116-летний старик Иван Игнатьевич Россолода, – что теперь подобного не сыщешь ни близко, ни далеко. Да что теперь? Теперь так, что волен, да недоволен, а тогда было так, что и волен, и всем доволен. Недаром же говорят, как жили мы за царицей, ели паляницы, а как стали за царя, то не стало и сухаря. Теперь, если сказать, как оно когда-то было, так и не поверят. Тогда всякие цветы цвели, тогда великие травы росли. Вот тут, где теперь у нас церковь[101], здесь была такая высокая тирса, как вот эта палка, что у меня в руках: как глянешь, так точно рожь стоит; а камыш рос, как лес: издалека так и белеет, так и лоснится на солнце. А что уже до пырьёв, ковыля, муравы, орошка, кураев и бурунчуков, то как войдешь в них, так только небо да земля и видны – в этаких травах дети теряются, бывало. Вот она поднимется вверх, вырастет да снова и падает на землю, да так и лежит, как волна морская, а поверх ее уже и другая растет; как запалишь ее огнем, так она недели три, а то и четыре горит. Пойдешь косить, косою травы не отвернешь; погонишь пасти лошадей, за травой и не увидишь их; загонишь волов в траву, только рога мреют. Выпадет ли снег, настанет ли зима, никакой нужды нет: хоть какой будет снег, а травы надолго не закроет. Пустишь себе коней, коров, овец, то они так пустопаш и пасутся, только около отар и ходили чабанцы; а как загонишь овец в траву, то они меж ней точно муравьи, – только вечером и увидишь; зато уже тогда около них работы – тирсу выбирать, которая поналезет им в волну!.. А что уж меж той травой да разными ягодами, то и говорить нечего: вот это было – как выйдешь в степь да как разгорнишь траву, то так и бери руками клубнику. Этой погани, что теперь поразвелась, овражков да гусеницы, тогда и не слышно было. Вот какие травы были! А пчелы той, а меду? Мед и в пасеках, мед и в зимовниках, мед и в бурдюгах – так и стоит в липовых кадках: сколько хочешь, столько и бери, – больше всего от диких пчел; дикая пчела везде сидит: и на камышах, и на вербах; где буркун, в буркуне, где трава, в траве; за ней и прохода не было: вырубывают, бывало, дупла, где она сидит. А леса того? Бузины, сведины, вербы, дуба, груш – множество. Груш, как понападает с веток, так хоть бери грабли да горни в валки: так и лежат на солнце, пока не попекутся. Сады когда цветут, то как будто сукном покрываются; так патока с них и течет. А толщина деревьев? Вербы – так, ей-богу, десять аршин в обхвате… Земля свежее была, никто ее не насиловал так, как теперь, снега лежали большие, и воду пускали великую, оттого и дерево росло хорошо. А зверей, а птиц? Волки, лисицы, барсуки, дикие козы, чокалки