История свечи - стр. 1

Михаил Фарадей – один из величайших представителей современной науки. Его гений, изобретательный в теории, вызывает немедленно прилагать его открытия на практике, благодаря его уменью доказывать и развивать свои идеи при помощи опыта. Физические снаряды, изобретенные им, всегда в скором времени применялись к практически полезным целям, и потому его имя становилось популярным в то самое время, как великие открытия его возбуждали удивление ученых и академий. С другой стороны, величие и доброта его характера, безукоризненная чистота его научной жизни, искренняя любовь к благу, к которому он всегда стремился со всею пылкостью и живостью своей натуры, – все эти качества и добродетели, отражающиеся на его одушевленном и симпатичном лице, производили чарующее действие на его соотечественников и на посещавших его иностранцев, и я не знаю никого, кто мог бы устоять против обаятельности этого впечатления.

За несколько лет до падения первой империи, Фарадей приезжал в Женеву с учителем и другом своим или, вернее, с своим благосклонным покровителем, Гемфри Дэви. Ученые, имевшие счастье принимать у себя в то время этих двух великих людей, хранят доселе воспоминание об этом: первый, сэр Гемфри Дэви, был в одно и то же время и знатный вельможа, и великий ученый авторитет; другой, Михаил Фарадей, в то время еще очень молодой, был простой «ассистент», помощник Дэви, и в этом звании отличался скромностью и тактом. Знаменитый отец Огюста де-ля-Рива, известного физика, избранного нашей академией в число своих иностранных членов, имел честь принимать у себя этих славных гостей; г. О. де-ля-Рив недавно рассказывал мне о глубоком впечатлении, которое произвели на женевских ученых достоинства и характер молодого Фарадея. Он возбудил к себе живейшее участие в членах несравненной женевской академии, где в то время были: Соссюр, де-Кандоль, де-ла-Рив, Прево, Марсе, Пикте и много других знаменитостей, прославивших свою и нашу страны; это участие и уважение, которое он сумел приобрести, оставили неизгладимые следы в уме всех этих ученых, и воспоминание о нем переходит из рода в род в их семействах, где научное достоинство наследственно. Я сам видел это и могу сказать, что в Женеве никогда не забудут Фарадея и Анпера, который приезжал туда позднее.

После нашей первой всемирной выставка 1855 года, если не ошибаюсь, Фарадей прибыл в Париж. Он посетил наши ученые заведения и некоторые фабрики; на почтительный и предупредительный прием, который встретил его всюду, он сумел отвечать так, что везде возбудил к себе эти глубокие чувства, и его кроткая и в то же время исполненная достоинства скромность так хорошо умеет согласовать их. Фарадей – один из тех людей, которые не забываются. Посещение им нормальной школы оставило по себе память во мне, полную благодарности.

Лондонский Королевский Институт принадлежит к числу тех многочисленных в Англии частных учреждений, где собрание ученых, светских людей, вельмож, соединившихся между собою для пользы наук, посвящает значительные суммы на поддержание частных занятий профессоров и на преподавание, как высшее, так и элементарное, предлагаемое на вечерних беседах или лекциях. Избранная публика, присутствующая по пятницам на этих чтениях в большом амфитеатре института, знакомится здесь правильно со всеми важными научными новостями; ей сообщают их самые славные ученые Англии, а иногда и других стран, встречающие здесь самое искреннее гостеприимство.

В королевском институте сэр Гемфри Дэви произвел свои достопамятные опыты над щелочными металлами; в той же лаборатории провел всю свою жизнь и Фарадей, посвятивший свою деятельность, как известно, физическим наукам. В амфитеатре этого института он приобрел свою профессорскую известность и популярность. Будучи призван упрощать факты и теории, не уменьшая однако их значения, чтобы в элементарной и простой форме излагать их внимательным и расположенным слушателям, глубокий ученый ни разу не пожертвовал интересом науки из-за желания понравиться и вызвать рукоплескания. Строгий и точный в развитии идей, щепетильный, даже ригорист в форме изложения, он учил всегда серьезно и никогда не старался быть, как теперь говорят, общедоступным.