История о страшном злодеянии евреев в земле Бранденбург: Немецкие антисемитские сказки и легенды - стр. 4

. «Чужое» в культуре следует превратить в «свое», но что касается евреев, процесс этот невозможен, кроме метафорически выраженного Фихте средства «отрезать им ночью головы и приставить другие, в которых нет ни одной еврейской идеи»^>12.

Размышления Фихте о языке, имеющие антисемитскую подоплеку, также импонировали романтикам. Фихте отмечал, что немецкий язык с точки зрения его научной выразительности, способности к абстракции – самый совершенный из всех имеющихся. Если понятие или категория, родившаяся в недрах немецкого языка, попадает вдруг в другие, «лишенные кровообращения жизни»^>13, то она до неузнаваемости искажается, опрощается и теряет свой «естественный» смысл. Противоположность между немцами и другими народами заключается в том, что язык немцев сохранил свою природность и естественность. Если христианская церковь во времена Августина признавала три священных языка: иврит, латынь и греческий, а Гердер в свое время считал пра-языком древнееврейский, возводя «народ книги» к пра-народу (Urvolk), то Фихте «замещает» еврейский на немецкий, возвышает отечественный язык над языком рассеянных его носителей и на место евреев как «пра-народа» ставит народ немецкий. «Прививка», сделанная Фихте немецким романтикам, убедила последних в своей духовной избранности, в том, что они и есть «Urvolk», избранная нация с точки зрения языка и культуры. Эта линия в немецкой культуре стала актуальной на протяжении всего века. Что касается немецкого еврейства с его западной формой идиша, романтическая элита отводила ему самое низкое место в культурном развитии, считала их язык пародией на верхне-немецкий, и в качестве пародии использовала элементы языка в литературном творчестве, а также в фольклоре – народных сказках и легендах – чтобы усилить комическое значение «семитского» персонажа^>14.

Описание культурной атмосферы, сложившейся на романтическом этапе с доминированием в нем национальной идеи, было бы не полным без анализа рефлексии «еврейского вопроса» в недрах самого «Застольного общества», которая тоже в известной степени повлияла на особый интерес собирателей к антисемитским сказкам и легендам на протяжении всего 19 века. Имеется в виду трактат Брентано «Филистер до истории, в истории и после нее» (1811)[1], а также работа Арнима «Отличительные признаки еврейства» (1812). В трактате Брентано еврей отождествляется с филистером, понятием ключевым в немецком романтизме. Автор создает повествование, в котором выступает пародийно перелицованная история филистеров как библейского народа, по поводу которого «проклятия писания стали действительностью и которые сами стали доказательством своей гибели, своей злостной вины, не растворяющейся как кровавое пятно»