История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой - стр. 79

Аналогичный сопоставительный ряд выстраивал и поэт Илья Сельвинский в поэме «Челюскиниана»:

Таким образом, подробное повествование Тарле о жизни Наполеона должно было восприниматься читателями как своего рода завуалированная биография Сталина – резервуар исторических параллелей, способных прояснить обстоятельства правления «отца и учителя». Дополнительную остроту таким параллелям придавала необычайная скудость биографической информации о Сталине: несмотря на то, что задача написать его биографию была поставлена в самом начале 1930-х годов, первая масштабная книга появилась уже после выхода работы Тарле – это было сочинение Анри Барбюса «Сталин: человек через которого раскрывается мир»^>21.

В этом контексте «Наполеона» Тарле можно прочесть как важное высказывание в еще возможной в то время дискуссии о дальнейшем развитии страны. По мнению Олега Кена, интерпретация деятельности Наполеона, предложенная Тарле, отражала настроения той части политической элиты страны, которая выступала за демократизацию общественной жизни и стремилась достичь социальной стабильности и консолидации общества, пусть и вокруг фигуры Сталина. Важнейшим свидетельством этих попыток стала новая советская Конституция^>22.

Такое понимание роли Сталина в эволюции советского государства не было, по всей видимости, оригинальным изобретением Бухарина или Радека. Еще в конце 1920-х гг. аналогичные взгляды на дальнейшее развитие русской революции высказывал Николай Устрялов: «В чем сущность бонапартизма?… Он – сгусток подлинно революционных соков, очищенных от романтических примесей утопии, с одной стороны, и от старорежимной отрыжки – с другой. Он – стабилизация новых социальных интересов, созданных революцией… Это – реакция, спасающая и закрепляющая революцию, по речению Писания: не оживет, аще не умрет