История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой - стр. 59
Историческое сочинение Шульгина служило непосредственным фоном для погодинских построений. Крестовые походы, пусть и с некоторыми оговорками, оценивались Шульгиным как явление глубоко позитивное в двух смыслах. Во-первых, ведомые Провидением, крестоносцы способствовали политическому единению христианской Европы. Этот тезис Шульгин прямо иллюстрировал словами Уварова: «Под стенами Иерусалима, пред Гробом Спасителя, положен наконец (без ведома Строителей и конечно против их воли) первый камень будущего политического здания Европы. Рыцари Креста погребли в степях Сирии лучшую часть своих воинств; они предали на жертву жизнь нескольких миллионов; они пролили реки крови и слез; но – исполнители неизвестного им закона, они в замену толиких бед принесли в Европу новую искру свободы и просвещения»>53. Во-вторых, крестовые походы привели к централизации власти в европейских странах в форме сильного монархического правления:
Это есть Власть единодержавная, получающая свою определенную физиономию и свое спасительное право действовать вдруг для блага миллионов, со времени окончания Крестовых Походов, с XIV века, именно вследствие ослабления этих ей противодействующих и враждебных сил, которые встречала она доселе всюду на пути своем: могущества и своевольства Вассалов, власти Духовенства, и привиллегий Городских Общин>54.
Во втором томе своего труда Шульгин объяснял, что до XVIII века история России «идет параллельно с Историею прочей Европы, не сливаясь с нею»>55, что прежде всего увязывалось Шульгиным с выбором веры. «Кровопролитные междоусобия», свойственные истории становления русской государственности, интерпретировались в положительном смысле – опять же как эквиваленты соответствующих явлений на Западе>56, в том числе, вероятно, и крестовых походов. Шульгин прибегал к уже упоминавшемуся методу поиска параллелей в истории, которые, с одной стороны, вписывали бы Россию в общеевропейский контекст, а с другой – утверждали особость избранного ее правителями пути. Именно так трактовали крестовые походы близкие к Уварову историки: не оспаривая общей схемы, они тем не менее расходились в выборе исторических «заместителей» важнейших событий европейской истории.
Своим заявлением об участии русских в крестовых походах Чаадаев разрывал эту логику. Получалось, что у русских и европейцев в Средние века, т. е. в эпоху, важную для становления католической Европы как единого организма, была общая история. Отсюда следовало, во-первых, что сама историческая реальность, выраженная в «летописях», делала бессмысленными описанные выше попытки установить параллели между русской и западной историей, во-вторых, отныне не выдерживал никакой критики ключевой для уваровской официальной идеологии тезис об «объективной» политико-религиозной дистанции, отделявшей Россию от Европы. Факт участия русских в крестовых походах решительно путал карты близких к Уварову историков, разрушал не только их концепцию русских Средних веков, но и дальнейшие умозаключения, следовавшие из обстоятельств раздельного существования России и Запада в начальный период отечественной истории. Так одной короткой фразой Чаадаев уничтожал целый ряд аргументов своих оппонентов.