История Деборы Самсон - стр. 53

С глубокими соболезнованиями,

Джон Патерсон

Короткое послание.

И такой жестокий удар.

У меня тоже не осталось и капли сострадания. Ни к бедному Джону Патерсону, ни к его детям, ни даже к Элизабет. В тот момент меня охватило сочувствие к себе. Во всем мире у меня не было никого. Ни единой души, на которую я могла бы положиться, ради кого стала бы жить. Больше не будет писем. И надежды. И ждать мне нечего.

– Что такое, Дебора? – спросила миссис Томас осторожно.

– Элизабет Патерсон умерла. – Мой голос звучал безжизненно.

Она кивнула, словно ожидала этого. Конечно, так и было. Она привыкла к письмам, несущим дурные вести, и к посланцам, чей приезд предвещал слезы и ужас. Мы обе привыкли к страшным вестям.

– Ее муж… по-прежнему служит под командованием генерала Вашингтона? – спросила она, не поднимая глаз от шерсти.

– Он пишет… он пишет… что вернулся домой, в Ленокс.

– Так и следовало поступить. Эта война слишком затянулась.

Она больше ничего не сказала, да и говорить было нечего. Я встала, взяла письмо Джона Патерсона и на мгновение представила, как приятно будет сжечь этот листок. Трясущейся рукой я поднесла его к свече.

Не придет больше ни одного письма.

Ни от Элизабет, ни от ее любимого Джона. У него теперь нет причин писать мне.

Я отдернула руку, так что у письма обгорел лишь уголок, и пошла к себе в комнату.

– Я устала, – сказала я, хотя ощущала вовсе не изнурение. – Лягу пораньше.

– Спокойной ночи, дорогая, – мягко проговорила миссис Томас.

– Спокойной ночи, – ответила я, хотя часы показывали лишь четыре. День был мрачный и темный, но до сна еще оставалось достаточно времени.

Когда мы вспоминаем о прошлом с высоты накопленного опыта и прожитых лет, мы ясно все понимаем. Смерть, разочарование и отчаяние подтолкнули меня к краю обрыва. Теперь я это вижу – но по-прежнему изумляюсь тому, что спрыгнула вниз.

Я достала штаны и рубаху, из которых вырос один из старших братьев, а никто из младших не взял. Это были не те штаны, что делали мои ноги быстрыми, словно ветер, а меня наполняли свободой. Эти штаны не казались волшебными. Но из тех я давно выросла. Я расслабила корсет и стянула платье, выпуталась из белья и встала, обнаженная и дрожащая, в угасающем свете дня, который сочился сквозь маленькое окно.

Я вытащила из кос шпильки и, глядя в висевшее на стене небольшое зеркало, провела гребнем по волосам. Волосы у меня спускались ниже талии, и теперь, когда они ровной, блестящей стеной окружали меня, я почувствовала себя обитательницей морских просторов, не стесненной ни обычаями, ни человеческими законами. Я ощутила себя сиреной – или, возможно, древнегреческой богиней, и подумала, что, вероятно, могла бы кому-то показаться красивой, хотя ни изящества, ни миниатюрности во мне не было.