Истории, рассказанные негромко… - стр. 34
Время Роя: пора жатвы, год Первого Воплощения
Время Людей: сентябрь, 1640 год
…Сколько раз мне приходилось слышать: «Хорошо тебе, брат Уббо, перышком чиркать; ни забот, ни хлопот… сидишь в тепле, в покое, всего дело́ в, что пергамент марать». Сами бы попробовали. Кто только придумал, что пером три пальца правят; может, оно и так, однако к концу дня все тело болит, будто камень в карьере ломал, голова трещит, глаза пухнут. А то еще пергамент подсунут невылощенный, весь в буграх да в волосьях, или дознаватель попадется многословный, как пойдет заливаться, так и пятеро писцов не успеют, не то, что я один.
День был самый обычный. Мы в этом городишке две недели как трудились. Первое время я удивлялся козням Отверженного, а потом привык; все одержимые стали для меня на одно лицо, искаженное и безумное. Однако эту я бы запомнил, даже если все прошло бы, как обычно. Девчушки пяти лет от роду нам еще не попадались. Служитель ее за шкирку притащил, швырнул в угол, будто узелок с тряпьем; дознаватель, брат Гэль, как ее увидел, так прямо подобрался весь, глазами засверкал, да как заорет:
– Почему без надлежащей охраны доставили? Где стража?!
Служитель плечами пожал – мол, какая еще вам стража, для этакой малявки? Ну и схлопотал покаяние на месяц; все как положено: хлеб, вода, да дружеские плевки от братии. А нечего бдительность терять. Брат Гэль тут же распорядился: стражу удвоить против обычного, в пыточной чтобы лучший мастер наличествовал, и чтобы брата Поруса призвали. Ну все, подумал я тогда, плакали мои надежды на вечерний отдых. Не любил я с братом Порусом работать, да простит меня светлый круг. Больной он человек, хоть и святости великой. Вот брату Гэлю все едино было, кого допрашивать, споро работал, не мешкая и не раздумывая: глядишь, еще к ужину не прозвонили, а у нас все готово: двоих к утоплению, четверых к повешению, одну на быстрый костер, троих на медленный. И даже не устали.
А брат Порус… мало того, что мельчайшую букву правил соблюдет, самомалейшую, глазом не видимую, так еще и с одним одержимым весь день провозится до поздней ночи, а иной раз только к утру с табурета писцового и сползешь. Зато протоколы мои по его делам образцовыми становились. Но если ему девица малолетняя попадалась, то он прямо сам не свой делался, будто их Отверженный одолевал, а он с ним вступал в сражение.
Пока распоряжения брата Гэля выполняли, я стол свой в порядок привел, чернил свежих налил, пергамент достал поглаже; краем глаза на одержимую поглядываю – девчонка как девчонка, мордашка чумазая, платьишко драное, таких возле крестьянских хижин полным-полно копошится. Только плеснул ей служитель водой в лицо, вроде как умыл, гляжу – а у нее вражья отметина в полщеки, темно-красная, на отпечаток копыта похожая. Тут и брат Порус пожаловал, смотрю – у него лицо как есть располосовано, царапины глубокие, длинные, да много их. Пока суть да дело, мне его помощник втихую нашептал, что вчера брат Порус предместье обходил, благословения раздавал. А эта девчонка возле дома сидела, горох лущила. Брат Порус к ней было по-хорошему подошел, а у нее сам видишь, эдакая дрянь на лице; ну, схватил он ее, потряс маленько, даже слова не успел вымолвить, вдруг вылетает из-за дома кошка – здоровенная, черная, глаза огненные, да как вцепится брату Порусу в лицо! Защитница, туда же. Пока ее оторвали, она…