Исток бесчеловечности. Часть 2. Творец, создай себя - стр. 21
Шутка! А может, притча. Наставник всё время рассказывает такие. Зюсска, когда ей надоели расспросами, высказалась, что никаких духов не видала, значит, и болтать о них нечего. А любителям поумничать, мол, своих кишок она тоже не видала ни разу – а они есть, был ответ: так и про кишки тоже болтать нечего.
Зал, через который плыли приятели, был удивительным образом полон и пуст одновременно. Они были единственными живыми существами здесь, и другие, чужие твари не крутились под ногами, не шныряли по углам. В то же время присутствие множества людей ощущалось безошибочно, как солнечный свет через закрытые веки. Одна большая группа, кажется, отмечала праздник только для посвящённых. Время от времени в воздухе мелькал платок или кубок, слышались обрывки фраз, песнопений, звон колокола, тихий призрачный смех. Приходилось останавливаться, чтобы не сбить с ног спешащих по делам монашек. Те исчезали прежде, чем их удавалось рассмотреть. Зюсска бранилась сквозь зубы. Штиллер чувствовал себя слишком плотным, живым. Странствия над витыми лестницами, сквозь галереи, уводили дальше в глубину здания, кажущегося бесконечным.
Девушки спорили, не раскрывая ртов и наловчившись пускать пузыри для обозначения наиболее эмоциональных моментов.
– Если бы у нас были души, если бы мысли и чувства были сами по себе, тогда младенцы сразу умели бы говорить, старики не забывали бы имена внуков, а схлопотавший дубинкой по черепу не рисковал бы стать слабоумным! – горячилась Бретта.
– Все окна затворить – жильцы из дома никуда не денутся, просто их видеть перестанут, понимаешь? – доносилось насмешливо из расходящегося потока воды, где проплывала Треан. – Другой пример: куда девается умение ходить у рыбака, которому рыба-лев ноги откусила? Или он и не мог никогда? Пришить ему новые ножки, и он опять побежит по…
– Не знаю, я не некромант, – Штиллер волнообразно помахал руками перед лицом, пытаясь изобразить только что виденных призрачных монашек. – А они – духи?
– Вроде обычные люди, просто по-другому. Ни мы к ним, ни они к нам.
– Блюб-блюб-блюб! – с угрюмой издевкой прокомментировала Зюсска.
Именно после замечания, ошибиться в смысле которого было невозможно, приятели увидели трёх вязальщиц.
В уютных плетёных креслах сидели женщины: высоченные, но тощие, со странными пропорциями: руки – гораздо длиннее, чем полагалось по росту, и гибкие пальцы в половину длины предплечья. Одеты все три были в рубахи до пят, в таких прачки полощут бельё в Запретных Водах. Но полы оставались неподоткнутыми: спасаться от сырости смысла не имело. Первая вязала широкое полотно со сложным узором, стелющееся по воде, как чудовищный скат Мантия Левиафана. Вторая, сидящая пониже, распускала, разнимала петли, высвобождая нить. Третья сматывала нить в клубок, а когда тот достигал размера среднего кота, подкладывала его в деревянную чашу, из которой тянулась нить первой вязальщицы.