Источник счастья - стр. 15

– Иди там, покушай, потусуйся, – сказал Жанне Петр Борисович и уселся на диван.

– Ну что, как? – спросил он нетерпеливым шепотом, когда девушка удалилась.

– Пока никак.

– Что значит – никак? Я же сказал – любые деньги. Любые! Ты объяснил ему?

– Я объяснил. Он согласился.

– Ну?! – Желтые маленькие глаза Кольта заблестели, он шлепнул собеседника по коленке. – Сколько в итоге?

– Уже не важно.

– Что значит – не важно?

– Он умер.

– Кто?! – крикнул Кольт так громко, что на них стали оборачиваться.

– Ш-ш-ш… – Смуглый вытянул губы и покачал головой. – Нет, с ним все в порядке, он никуда не денется, не волнуйтесь. Умер Лукьянов.

– А-а, – Кольт облегченно вздохнул, но тут же нахмурился, – погоди, а чего это вдруг? Он вроде не такой старый, и ты говорил, он здоровый мужик. Ему шестьдесят пять, как мне.

– Шестьдесят семь. Острая сердечная недостаточность.

– И чего дальше?

– Дальше будем работать.

– С кем? – тревожно спросил Кольт.

– С ней, – смуглый мягко улыбнулся.

Они так увлеклись беседой, что не заметили быстрого движения толпы к банкетному залу. Через опустевшее фойе к ним прибежал высокий рекламный красавец брюнет в белом смокинге и, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– Петр Борисович, Иван Анатольевич, извините, пожалуйста, там все ждут, вас просят, пора начинать.

– Да, идем. Уже идем, – ответил Кольт.

Прежде чем подняться на эстраду и оставить Ивана Анатольевича в первом ряду, Кольт стиснул его руку и прошептал на ухо:

– А вдруг она тоже возьмет и умрет? Сколько ей лет?

– Всего лишь тридцать, как раз сегодня исполнилось.

На лице Ивана Анатольевича опять засияла мягкая, ласковая, совершенно неотразимая улыбка.

25 января были именины Тани. Ей исполнилось восемнадцать лет.

Михаил Владимирович жил замкнуто, приемов терпеть не мог, сам в гости почти не ходил и к себе звал редко. Но по Таниной просьбе этот день стал исключением.

– Хочу настоящий праздник, – сказала накануне Таня, – чтобы много народу, музыка, танцы, и никаких разговоров о войне.

– Зачем тебе это? – удивился Михаил Владимирович. – Полный дом чужих людей, сутолока, шум. Вот увидишь, уже через час у тебя разболится голова и ты захочешь всех их послать к черту.

– Папа людей не любит, – ехидно заметил Володя, старший сын Свешникова, – его издевательства над лягушками, крысами и дождевыми червями – это сублимация, по доктору Фрейду.

– Спасибо на добром слове. – Михаил Владимирович слегка склонил стриженную бобриком крупную седую голову. – Венский шарлатан тебе аплодирует.

– Зигмунд Фрейд – великий человек. Двадцатый век станет веком психоанализа, а вовсе не клеточной теории Свешникова.