Источник - стр. 36
– Эфенди? – пробурчал Элиав. – Он и слова-то такого не знает.
– А в лесу Пола Дж. Зодмана я удивлю всех вас, но вот когда мы вернемся от водзинского раввина, вас будет ждать самый большой сюрприз. И вот что, Джон: если тебе нужны еще деньги от Зодмана, проси их завтра вечером. Ты их получишь.
Как Табари и предсказывал, ранним утром, когда машины только собирались тронуться в путь, к ним подлетел босоногий Раанан с криками: «Эфенди! Эфенди! Там, в траншее А!..» – и все высыпали посмотреть, что обнаружили в земле.
У Куллинейна перехватило дыхание. Это оказался фрагмент греческой статуи – мраморная рука, столь изящная, что от восхищения замирало сердце. Она держала стригиль[5], верхняя часть которого была отломана, но эти два предмета – не более пятнадцатой части от всей статуи – давали представление, какой она должна быть. А сама статуя, если ее удастся найти, напомнит о той долгой борьбе, которую вели упрямые евреи, защищая свой строгий монотеизм от обольстительного многобожия Греции. Статуя греческого атлета, без сомнения, когда-то украшала гимнасий в Макоре – языческий центр, из которого греческие чиновники пытались навязать свою волю покоренным евреям, и Куллинейн живо представил себе, как у этой статуи великомудрые философы из Афин спорили с упертыми евреями; он слышал убедительные и соблазнительные доводы в пользу тех, кто преклонится перед Зевсом и Афродитой и откажется от стойкого еврейского монотеизма; он едва ли не воочию видел ту борьбу, которую эллинизм, одна из самых ярких цивилизаций в истории, вел, чтобы уничтожить иудаизм с его строгими неколебимыми догмами. И как странно было обнаружить, что символом этого противостояния, которое дошло даже до Макора и наконец умерло, осталась лишь рука атлета, сжимающая сломанный стригиль.
– Поезжайте в Цфат! – крикнул из траншеи Куллинейн. – Я здесь поработаю.
– Джон! – откликнулся Табари. – Ты нам нужен!
И Куллинейну пришлось вернуться в сегодняшний день. Он нужен, а фрагменты статуи, если они и лежат в земле Макора, могут и подождать.
На одном из холмов между Акко и Цфатом благодарные евреи в 1949 году высадили лес в память Уингейта, выдающегося англичанина, который когда-то служил в Палестине и погиб в Бирме. Деревья принялись и пошли в рост, теперь у них были крепкие стволы и широкие кроны. Когда машины остановились, на месте надписи, сообщавшей, что это лес Орди Уингейта, стояла новая, хотя и старательно потертая. Четверо археологов, стесняясь самих себя, спустились к роще и, пряча улыбки, смотрели, как Зодман направился обозревать свой лес. Несколько минут он стоял на дороге, рассматривая его, затем молча стал прогуливаться между деревьями, касаясь их стройных стволов и растирая в пальцах мягкие сосновые иглы. К пальцам прилипла смола, и Зодман попробовал ее на вкус. Поковыряв землю, он убедился, что в ней уже начал формироваться гумусовый слой – основа для дерна, который не позволит смыть почву во время сильных дождей, иногда случающихся в этих местах. Зодман оглянулся на людей, работающих на раскопках в Макоре, но от избытка чувств в горле у него стоял комок, а потому американец продолжил созерцать деревья.