Испытание Иерусалимом. Путешествие на Святую землю - стр. 10

Пустыня не обратила меня в христианство, она приблизила меня к иудею, к христианину, к мусульманину, к восточным мистикам, даже если некоторые из них называли пустым то, что я считал наполненным смыслом.

Христианство было мне явлено в другую ночь. Под парижским небом, лежа в постели в своей мансарде, я читал – что может быть банальнее, – и это чтение изменило меня навсегда. Какая же книга сделала меня другим? Мировой бестселлер, тот, который на протяжении многих веков от руки переписывали монахи, первый, что был напечатан, как только изобрели печатный станок: Евангелие.

Я прочел все четыре текста подряд. Матфей, Марк, Лука, Иоанн последовательно излагали мне жизнь Иисуса. Прежде я замечал то тут, то там лишь отдельные детали головоломки, из которых мне никогда не удавалось собрать целое.

Более всего меня поразил один элемент: любовь! Иисус ставил ее превыше всех прочих ценностей, ради нее стоило умереть и воскреснуть. В ту ночь моего прозрения в пустыне Бог говорил мне о причинах вещей, а не о любви. А теперь наступило продолжение той ночи, нежданное, неведомое, закономерное. Тогда, в сердце пустыни, я получил от Бога смысл, а теперь, на этих страницах, увидел любовь Иисуса.

Некоторые подробности обострили мое внимание: евангелисты рассказывали вовсе не одну и ту же историю. Их рассказы отличались не только по форме изложения, интонации, стилю – порой они не совпадали по существу: один повествовал о событиях, которых не было у другого, разнилось даже толкование описываемых ими фактов. Четыре лгуна уж как-нибудь сговорились бы между собой, рассказывая одну и ту же небылицу! Лжесвидетели всегда придут к соглашению… А эти расхождения как раз вызывали доверие, все эти неточности, столь присущие реальной жизни, привносили достоверность. Ведь говорят же: «У каждого своя правда»?

С той ночи мысль об Иисусе не покидала меня. Я выискивал, анализировал, изучал, сравнивал, проглотил десятки научных трактатов об Иисусе, а также огромное количество эссе, оспаривающих его учение и даже существование, я неустанно бросал вызов христианству; кое-что в Евангелиях меня поразило особенно и вызвало своего рода наваждение, но не бесчувственное и апатичное, а, напротив, деятельное и активное, пробуждающее жажду познания.