Исповедь женщины - стр. 15
Я родилась в Гори.
Маленький кавказский городок, весь затонувший в зелени своих чинар, приютился у горы, с которой еще до сих пор грозно смотрят развалины старой крепости, построенной с незапамятных времен грузинской царевной Тамарой. Говорят, что и теперь, в день всех святых посетители крепости видят вдали точно зеленые, красные и желтые шелковые платья. В обросших цепкой растительностью бойницах показываются черноокие красавицы с вьющимися локонами, и где-то в стороне страстно и нежно поют тихие струны чиангури. С этой крепости видны снеговые вершины Кавказского хребта, царственно-мрачного и гордого, и идеалистические долины Грузии. По ним медленно вьются серебряные реки, как будто им жаль расстаться с этим покойным и красивым ложем. Домик наш выходил в сад. По утрам в мое окно просились громадные белые восточные лилии и красные кисти восковых цветов. Одна роза всегда так бывало и прильнет к стеклу, точно ей хотелось рассмотреть, кто это лежит на маленькой кроватке. По вечерам, когда я засыпала, луна старалась пробиться ко мне сквозь ветви, цветы и стекла. Она рисовала совсем черными эти розы и лилии на моем окне; за ними раскидывалась даль нашего сада, всего затопленного нежным мечтательным сиянием. Свет луны точно курился на клумбах и кустах. И уже совсем закрывая глаза, одолеваемая усталостью, призраками и дремотой, я слышала полупогасающие отзвучия печальной грузинской песни, – песни, которой задумчивый восток отдал всю нежность своей невыразимой словами печали! Музыканты говорят, что она построена на «удлиненной секунде», точно мудреным определением выразишь ее кроткую тоску. Долго, долго чудилась и слышалась мне эта песня. Потом она совсем замерла и в душе, и в памяти… Я забыла ее и вспомнила только несколько лет тому назад разом, вспомнила в Палермо, слушая грустную песнь какого-то рыбака, вернувшегося из Туниса. Это она, наша залетная гостья с далекого востока! Как святыню, мавры принесли ее с собою в Африку… Да, это была она, – та самая, которую я слышала по ночам в Гори, и я закрывала глаза, и мне казалось, что стоит только взглянуть, и я увижу опять черный узор лилий и роз в окне, лунный свет и прохладный сад за ними…
Отчего мы не умираем детьми? Какая была бы тогда счастливая жизнь!
Росла я в первое время как цветок в саду. Кроме солнца, росы да ветерка, никому, кажется, не было до меня никакого дела. Отец мой командовал полком, постоянно находился в горах; мать жила в Гори со мною. Она сама была отсюда. Меня часто спрашивали, отчего у меня такой восточный тип; другие, в Италии, меня принимали за свою, за итальянку. Дело в том, что моя мать была грузинка, а я похожа на нее. До восьми лет я не знала даже грамоты. Правда, начал было ходить к нам грузинский священник, принявшийся меня учить, но приехал отец и нашел, что грузинская грамота мне совсем не нужна. Потом он опять уехал в полк. Мать читать по-русски не умела, – я так и осталась на вольной воле. Целые дни я проводила в саду, где у меня была целая коллекция любимцев: маленький ручной джейран, барашек, кролик и голуби. Я слушала птиц, и мне казалось, что понимала их. Потом мало-помалу понимать я стала меньше, и еще недавно одушевленная, полная смысла и значения природа стала в моих глазах какой-то красивою декорацией, точно она существует не сама по себе, а для человека, как стены его комнаты, мебель, занавес. Когда я перестала понимать природу, она тоже перестала мало-помалу дружить со мною. Голуби не так доверчиво садились ко мне на плечи и на руки, в ожидании золотистых зерен спелой кукурузы. Барашек от меня все прятался по кустам, и даже мой любимый джейран пробовал бодать меня своими маленькими рожками, когда я хватала его за нежную и мягкую шерсть. Так продолжалось до тех пор, пока отец не приехал, не взял нас с матерью и не увез в Тифлис. Как я плакала, прощаясь с моим садом, с моими любимцами. Это было первое горе! Второе уже ждало меня в Тифлисе. По собственному своему опыту, я посоветовала бы всем боятся больших городов.