Исповедь монаха - стр. 10
– Было бы проще и разумнее с самого начала определить юнца в скрипторий, коли он такой ученый, – заметил Хью тоном рачительного хозяина. – Мне доводилось видеть его работы – глупо заставлять его делать что-то другое, глупо и расточительно!
– Все так, но совесть, видишь ли, не давала ему покоя, и пока он не прошел все стадии рядового послушничества, не угомонился. Три года он трудился у меня, потом два в приюте Святого Жиля – ходил за больными и увечными, потом еще два работал в садах Гайи, а после помогал пасти овец в Ридикросо, и только тогда остановился на ремесле, которое, как мы знаем, подходит ему гораздо более прочих. Однако и поныне, сам видишь, он не желает пользоваться привилегиями на том основании, что его руке подвластны кисть и перо. Если другие должны подвергать себя опасности, скользить и оступаться на заснеженной крыше, значит, и он тоже должен. Честно сказать, не самый страшный недостаток, – признал Кадфаэль, – но он во всем доходит до крайности, а Устав этого не одобряет.
Тем временем они пересекли двор, направляясь к надвратной башне, где Хью привязал своего коня – рослого, костистого, серого в яблоках конягу, которого он предпочитал всем прочим и который мог бы с легкостью нести на себе не одного, а двух-трех таких седоков, как его худощавый хозяин.
– А снега-то сегодня не будет, – сказал Кадфаэль, вглядываясь в дымку на небе и поводя носом, будто принюхиваясь к легкому, словно усталому ветерку, – ни сегодня, ни в ближайшие несколько дней, так мне кажется. И серьезных морозов тоже – поморозило, хватит уж! Дай Бог тебе удачи – чтоб твое путешествие на юг прошло сносно!
– На рассвете тронемся. И, с Божьей помощью, к Новому году вернемся. – Хью взял поводья и легко вспрыгнул в высокое седло. – Хорошо бы оттепель немного задержалась, пока вы не приведете в порядок крышу. Надеюсь, так и будет! И навещай Элин, она тебя ждет.
Он поскакал за ворота, оставляя за собой гулкое эхо. В морозном воздухе мелькнула и погасла выбитая копытом яркая искорка. Кадфаэль повернул назад и направился к дверям лазарета, чтобы глянуть, достаточно ли целебных снадобий в шкафчике брата Эдмунда. Еще какой-нибудь час – и поползут сумерки, такая пора, самые короткие дни в году. Выходит, брат Уриен и брат Хэлвин нынче последними работают на крыше.
Как это случилось, так никто до конца и не понял. Брат Уриен, точно исполнивший приказ брата Конрадина спуститься на землю по его команде, позднее пытался восстановить наиболее вероятный ход событий, но и он признавал, что полной точности тут быть не может. Конрадин, привыкший к тому, что другие беспрекословно ему подчиняются, и справедливо полагавший, что ни один человек в здравом уме не станет по доброй воле подставлять себя лютому холоду дольше положенного срока, попросту выкрикнул команду спускаться и, не дожидаясь, пока ее исполнят, стал подбирать остатки набросанных за день плиток, дабы они не мешались под ногами у его подручных, когда те спустятся на землю. Брат Уриен благополучно перелез с опасного ската на доски лесов и, осторожно нащупывая ногой перекладины, спустился по длинной лестнице вниз, рад-радехонек наконец освободиться от тяжелой повинности. Физически он был крепок, от работы не отлынивал и, хоть особых навыков не имел, опирался на изрядный жизненный опыт; однако же он не видел большой нужды делать сверх того, что от него требовали. Став на землю, он отошел на несколько ярдов и закинул голову – посмотреть, насколько они продвинулись, – и тут увидел брата Хэлвина, который вместо того, чтобы спускаться по короткой, укрепленной на скате лестнице, напротив, полез выше и, сильно отклонившись всем корпусом в сторону, приготовился стряхнуть с крыши очередной пласт снега, пытаясь обнажить скрытые под ним плитки кровли. По-видимому, он по какой-то причине заподозрил, что в той части кровля тоже повреждена, и вознамерился очистить ее от снега, чтобы предотвратить новую беду.