Исландская карта - стр. 47
На глаза слуги навернулись слезы.
– Жестокий вы человек, барин, – молвил он. – А только мне все едино. Куда вы, туда и я. Прикажете распаковать вещи?
– Да, только быстро.
В восемь часов, когда процесс распаковки вещей еще не был завершен, прибыл жандармский ротмистр с большим опечатанным портфелем. Приняв портфель под расписку, Лопухин сейчас же унес его в свою каюту, отослал Еропку, заперся на ключ, тщательно занавесил иллюминатор и углубился в изучение содержащихся в портфеле бумаг.
В девять часов четверо грузчиков с натужным пыхтением проволокли по сходням небольшой, приземистый, явно очень тяжелый несгораемый шкап, и вахтенный офицер не стал интересоваться, кому предназначен сей предмет мебели, – ясно было и так.
В половине десятого прибыл еще один курьер, привез объемистый пакет и долго в каюте графа не задержался.
После десяти часов вечера на борту сделалось людно, запахло перегаром. Виртуозно ругался вахтенный начальник, вызывая сдержанное одобрение матросов и краску на лицах юных гардемаринов. Команда погуляла на берегу в целом культурно: ни сильно пьяных, ни сильно битых. Лишь одного кочегара, принесенного товарищами совсем сомлевшим, отливали водой на баке. К носам двух опоздавших боцман Зорич поднес громаднейший кулачище и доложил вахтенному начальнику их фамилии.
Тот только рукой махнул:
– Что мне опоздавшие! С часу на час ожидаем самого Михаила Константиновича, а тут, извольте любоваться, этакая банда! Распорядитесь-ка, голубчик: кто навеселе – тем сейчас же спать до протрезвления. После с ними разберемся. А то учует его высочество этакий дух…
– Ему понравится, – весело предположил кто-то из матросов.
– Кто сказал?! – вскинулся вахтенный начальник, но за громовым хохотом услышан не был. Покривил губы, покусал ус, рассмеялся сам. – Всем, кроме вахтенных, отбой! Позовите Аврамова, пусть даст нашатыря этому папуасу… Позор! Моряк, а пить не умеет…
На том и кончился день. Какое-то время горел свет в кают-компании, но потом погас и он. Лишь в каюте, занятой чиновником Третьего отделения, о чьей таинственной персоне уже успели распространиться слухи, долго не ложились спать, и лучик света от масляной лампы, пробившись сквозь занавеску, падал в зябкую черноту Финского залива и плясал на мелкой зыби.
Кто-то поцарапал дверь. Донесся приглушенный шепот: «Барин, а барин…» Лопухин открыл глаза и рывком сел на койке.
Отдернул занавеску.
Судя по скудному свету, пробивавшемуся извне, рассвет уже наступил, обещая петербуржцам серый день с моросью из низкого неба – такой день, что лучше бы и не надо. Лопухин прекрасно знал, что именно в такие дни полицейские сводки пестрят сообщениями о кошмарных убийствах, совершенных «просто так», без внятных мотивов.