Искусство феноменологии - стр. 31
Наконец, мышление (cogitare). Тут меня осеняет, что мышление существует: ведь одно лишь оно не может быть мной отторгнуто (haec sola a me divelli nequit). Я есмь, я существую – это очевидно[180]>[181] [а авторизованный Декартом французский перевод герцога де Люиня, на который ссылается Ришир, добавляет: «la pensee est un attribut qui m’appartient – А.Я.].
Комментируя этот фрагмент, Ришир настаивает на том, что именно в данном вопросе, в вопросе о неотторжимости от меня моего собственного мышления, Декарт оказался недостаточно радикален. Ришир пишет:
Гиперболическое сомнение не доведено до конца: кроме самоапперцепции, которая необходимо понимается как рефлексия, ничто не ограждает меня от опасности, что мое мышление представляет собой всего лишь иллюзию мышления, что мои мысли – это мысли других или Другого. Иначе говоря, что еще препятствует тому, чтобы одно лишь мышление «не могло быть от меня отторгнуто»? Ведь в экстремальном случае, в случае психоза, мышление (бред) разворачивается «против моей собственной воли», то есть я не могу признать эти мысли своими собственными[182].
Иначе говоря, если Декарт исходит из невозможности психотического опыта (нельзя предположить, что мое мышление мне не принадлежит, что не только содержание моих мыслей, но и само мышление навязано мне извне, злокозненным гением), то Ришир, напротив, считает, что патологический опыт психотического расщепления и деперсонализации представляет собой экстремальную, предельную – но все же легитимную грань общего опыта, которая может и должна быть учтена в философской работе. Утрата самовосприятия в рефлексии, утрата доступа к самому себе, диссоциация или даже деперсонализация – пусть не полная, а частичная, не постоянная, а временная – это не бессмысленное предположение, а часть нашей conditio humana.
Ришир – не первый французский философ, который сделал подобное замечание. Еще Мерло-Понти с присущей ему четкостью формулировок сказал, что «речь и личность возможны только для ‘я’, носящего в себе зародыш деперсонализации»[183]. Словесная коммуникация, адресная речь и ее понимание предполагают, что границы «я» всегда отчасти размыты, что «я» не отделено от других непроходимой стеной самопрозрачности и ясности. Читатель книги – как и собеседник в разговоре – не отдает себе полного отчета в том, где кончается его собственная психическая деятельность и где в его душе начинает звучать голос другого; развоплощенное cogito, замкнутое на самом себе, прозрачное для самого себя – это всего лишь конструкт. В «Прозе мира» Мерло-Понти пишет: