Искусник - стр. 26

– Ну-у… давай, – промямлила она, смутно понимая, на что соглашается. В тёть Верином взгляде даже легкое подозрение мелькнуло: уж не потешаюсь ли я над нею?

– Секундочку!

Я сбегал к себе, быстренько прикнопил к планшету лист шероховатой бумаги, прихватил рисовальные приспособы, и вернулся.

– Сидите, как вам удобно, – дозволил я, набрасывая контур легкими штришками твердого карандаша. Тетю Веру вряд ли можно было отнести к стандарту «девяносто – шестьдесят – девяносто», но вот Рубенса, с его тяжеловесными грациями, она бы точно вдохновила.

«Али мы не Рубенсы?..»

Округлые линии сангиной цвета спелого мандарина и яркой ржавчины, сдержанные перепады серой и черной сепии сложились в костяк рисунка, а растушевка скомканной салфеткой, а то и просто пальцами нарастила плоть, придавая плоскости глубину. Приглушенный охряный фон рывком приблизил изображение, словно отделил его от бумаги. Четкими линиями проявились глаза, разной светлотой заиграли валёры…

«Получилось, вроде…» – мелькнуло у меня. Затем резковато и вслух:

– А есть лак для волос?

– Щас! – сорвалась с места Лиза.

Шлеп-шлеп-шлеп… Прибежала.

– Вот! А зачем лак?

– Чтобы рисунок не осыпался.

– А-а… – уважительно затянула нимфетка.

Я встряхнул баллончик, распылил клейкую морось по бумаге, и выдохнул:

– Готово!

– Ну-ка, ну-ка… – заинтересовался Еровшин, надевая очки в толстой черной оправе.

– Можно? – прошептала Лизаветка, первой увидевшая портрет.

– Можно.

– Мам, смотри! – выдохнула девушка.

Тетя Вера порозовела от декольте до ушей. Майор приподнялся, чтобы лучше видеть, удерживая пальцами очки, а молодая чета замерла, одинаково кругля глаза. Тишина настала такая, что мне был ясно слышен ворчливый голос деда Трофима, воспитывавшего кота.

– Тётя Вела, тётя Вела! – громко запела Софи, хлопая в ладошки. – Мамоцька, смотли – тётя Вела!

Катя только головой помотала, всматриваясь в рисунок.

– Ты сто, – обиделся ребенок, – не велись?!

– Верю, солнышко, верю… – пробормотала молодая женщина, тиская дитя, и чмокнула в пухлую щечку. – Твой Антон – настоящий художник!

– Антоса! – зазвенел, завибрировал тонкий голосишко. – Ты худозник?

Я расслабленно кивнул, будто с устатку.

– Да-а… – забасил Еровшин, усаживаясь. – Поразили вы меня, Антон… По-хорошему поразили!

Красная от смущения тетя Вера гордо обвела взглядом соседей, а притихшая Лизаветка теребила косичку, ширя глаза то на маму, то на ее портрет.

– Мам, ты, оказывается, такая красивая у меня…

– Скажешь тоже… – запыхтела натурщица, повышая градус румянца.

Родители Софи переглянулись. Георгий кивнул Катерине, и та заговорила, преувеличенно оживляясь: