Искупление - стр. 3
Крайняя изба – Сергеевых, – всматривался вдаль человек, прищурив глаза. – А наша стояла рядом. Интересно, осталась ли она, или… Хорошо бы остановиться в своей, пускай бы и ветхой, но своей. Поставлю рядом новый сруб, а в старой будет летняя кухня. Вспашу огородик… К земле потянуло. Картошки посажу, огурчиков выращу, засолю в бочонке, груздочков, конечно же, тоже засолю, да с картошечкой отварной, рассыпчатой… – Человек сглотнул слюну. – Печь надо поставить большую, русскую; хлеб научиться выпекать. У мамы это здорово получалось! Буханки как колёса! Пышные! А запах! Одуреть можно! Краюха такого горячего хлеба и кружка молока – и ты на седьмом небе. Мамины руки пахли хлебом всегда! Что имеем – не храним, – тяжело вздохнул человек, и лицо его потускнело. – Наверное, и могил не найти, кому за ними было ухаживать, кому нужны чужие, тут и за своими не всегда и не все смотрят. Время такое. Какое? Да такое, неудачное. А когда оно было удачное? Это с какой стороны поглядеть на жизнь. Если сыт – удалось время? Ну, не совсем уж так просто надо судить. Боров всегда сыт, но… Хватит рассуждений – топать ещё час, да и там что ждёт – не известно».
Солнце ощутимо припекало открытую шею. Пот разъедал глаза, хотелось умыться холодной чистой водицей. Справа по пути стояла роща.
«Это такими стали деревья! – удивился человек. – Из тоненьких за двадцать лет превратились в настоящую рощу! И озерцо, наверное, сохранилось, что было рядом?» Тянуло завернуть к озерцу, на котором проходили лучшие детские летние денёчки. Шум, гам, плеск воды! Красотища! Но путь ещё далёк.
Человек входил в деревню, когда солнце стояло почти в зените, и было оно белым. Как железо, раскалённое кузнецом в горне, не без помощи, конечно, босоногой шантрапы, вьющейся под ногами кузнеца. Каждому из них хотелось подёргать за жердь, скреплённую с мехами, раздувающими свистящий огонь, готовый расплавить самую терпеливую железяку – подкову, чеку в ось, «костыль», засов…
На улице – ни души. Дорога вдоль деревни заросла травой в пояс, значит, по ней не ездят давным-давно. Изба Сергеевых – нежилая. Окна выбиты, крыша просела, изгородь повалена, калитки нет совсем. С другой стороны улицы изба такая же нежилая.
«Вот и моё “родовое гнездо”», – человек с трепетом стал всматриваться в то, что было для него всегда родным и близким, но отстояло за тысячи вёрст, отдалялось десятками лет.
«Родовое гнездо», хворое всеми болезнями запущенности, выглядело удручающе. Ни окон, ни дверей. Косые стены, дырявая крыша, пробитый потолок с дырою в высокое небо, нет половиц в прихожей, а в зале они вздыбились и покорёжились. Двор в лебеде и крапиве, вдоль поваленного прясла – лопухи под небо. Глянув туда, где был огород, человек с немалым трудом угадал в чёрной халупе под дранкой былую баню.