Искупление - стр. 11
– Да? – взглянул он благодушно, приподняв брови.
– Ты взял меня из детдома, чтобы на выборах победить?
В первый миг он заметно растерялся. Моргал, недоумённо хмурился. Потом помрачнел, напрягся.
– Кто тебе такое сказал?
– Артём, – честно призналась Алёна.
Это заявление окончательно его обескуражило.
– Ар… Артём? Наш Артём?
– Да. Он сказал, что на самом деле ты и знать меня не хотел. И если бы не журналисты и не выборы, то ни за что не взял бы меня. Что историю про вас и всё остальное выдумал твой помощник. А тебе просто надо было поднять рейтинг.
С минуту отец молчал, глядя куда-то вбок, потом глухо произнёс:
– Не ожидал я от Артёма такого, если честно.
Отец как будто вмиг осунулся и даже постарел. И взглянул на неё, как побитый пёс. Взглядом этим он словно просил: «Будь же милосердна, пожалуйста». В этот момент она сама себя ненавидела, потому что понимала, подспудно, неосознанно, что может разрушить всё, причинить боль и ему, и себе, но остановиться уже не могла.
– Так это правда?
Он не отвечал, но смотрел так, что и ответа не требовалось. Но она всё равно ждала. Чего ждала? Лжи его? Чуда? Каких-то оправданий и объяснений? Глупая…
Он молчал долго, а потом вдруг усмехнулся. Невесело, даже горько, но её всё равно это удивило.
– Врать – это ж так просто. Я даже никогда об этом не задумывался. Не то чтоб я записной лгун, но… что я тебе говорю, ты и сама всё прекрасно понимаешь. Это уже профессиональное – говорить не то, что есть на самом деле, а то, что надо по ситуации или с прицелом на что-то. Я даже сам себе верю, когда вру. А сейчас не могу. Сам не понимаю, почему, но не могу тебе соврать. Хочу, но не могу. Жанне, тестю, кому угодно – запросто, а тебе…
Снова повисла пауза. Долгая, мучительная для обоих.
– Я действительно не хотел тебя брать из детдома и взял, да, из-за выборов этих чёртовых, но ты пойми – я ведь тебя тогда не знал и даже не видел. Ты была для меня совсем незнакомым, чужим человеком. Неважны ведь причины, почему я тебя забрал. Главное, что теперь всё изменилось.
Алёне казалось, что у неё попросту вырвали сердце. Такая боль, такая невыносимая боль пульсировала в груди.
– Ты знал, все эти годы знал про меня? – выдавила она с трудом, чувствуя себя самоубийцей, который взвёл курок, приставил к виску пистолет и вопреки всем законам логики надеется на осечку.
Отец опустил глаза и кивнул. Выстрел. Никакой осечки. Нити, связавшие их, как ей казалось, прочно и навсегда, лопались одна за другой. С треском, с болью, бесповоротно.
Словно неживая, она поднялась из-за стола, направилась на негнущихся ногах к лестнице.