Иосиф - стр. 22
Но, продолжение рассказа отца нашего:
– Я просил местное начальство поставить на веялку щиток предохранительный. Искра ужас, как у них летела! А амбары же все соломенные! Вот тут я отпуск свой первый и заработал. Произошел пожар, но меня в этот момент в Авраамовском не было! А кому ты докажешь? Был, не был. Дали срок, но по тем меркам небольшой – четыре года. Отсидел одиннадцать месяцев. И по ходатайству Нехаевского районного начальства – специалистов не было – за подписью Вышинского меня освободили.
Вот в тюрьме я понял, что человек сам по себе никто – букашка! Если не меньше. Что человека ТАМ, наверху, охраняют, оберегают от всяких напастей, и ведут его так, как считают это нужным. И вспомнил я свою мать Варвару Григорьевну, Царства ей Небесная, она перед смертью своей, когда с ногой прострелянной я мучился, от меня не отходила. Иван, брат, грудной был, так она с ним около меня была. И на короткий срок. Я только начал кое-как чикилять, и мама умерла.
– А отчего она умерла? – спросила сестра Татьяна.
На этот раз отец нам рассказывал в своей каморке, которую все мы, дети и внуки родителей наших, дружно прозвали «кабинетом» не отапливаемую пристройку к горнице. Например, мать могла спросить:
– А где мой веник? А?.. Иде?
– У деда в кабинете, можа?
– Ну, сходите к деду в кабинет и принесите мне веник! Можа…
До зимних холодов отец тут, казалось, отдыхал от коровочек и козочек. Проводил своё время за тапочками, сапогами, часами, кастрюлями, ведрами, которые нуждались в реставрации, починке. Здесь было столько хлама – и всё нужного для отца. Всякий материал к тапочкам, колодки, валенки, ботинки, какие-то шубы старые, офицерская шинель, цветастый женский халат, широкий ремень от комбайна для подошв на тапочки… Всё это было навалено на старый пузатый диван и на верстак отцовский. Верстак, в свою очередь, был тоже завален, установлен и утыкан гвоздями, гвоздичками, деревянными шпильками, молотками нескольких видов, банками, баночками с клейстером. Странно было бы, если здесь не витал бы «дух» хозяйки. Он утверждался тут в виде холодильника и банок с огурцами, помидорами, большими и малыми кастрюлями. А ещё у отца стояла ровесница его – Зингеровская швейная ножная машинка и радиоприемник с множеством волн. Обычно из кабинета доносилась музыка. Часто – классическая. Однажды я услышал сплошную какофонию. Из кабинета долетало нечто! Стон, писк, скрип, хохот, стройные, но жуткие подвывания, словом, авангард. Он мне был знаком по институту культуры. То было творение польского композитора Пендерецкого. Удивился, зашел «на Пендерецкого». Отец кривился, но слушал и по привычке тянул дратву из тапочки.