Интервью с самим собой - стр. 9

Теперь талантливый режиссёр, специалист по музыкальным спектаклям для детей Виктор Борисович каждый год приезжает в «мой» театр и ставит замечательные оперы и мюзиклы для детей. Каждый раз после премьеры мы, как в молодости, напиваемся, выкладываем по случаю полуприличные анекдоты, хлопаем друг друга по плечу и говорим: «А помнишь?..»

Это тоже из памяти моей студенческой жизни. В начале шестидесятых годов появились восьми- и шестнадцатимиллиметровые любительские кинокамеры. Я «поднатужился», занял у близких денег и купил в комиссионном «мечту студентов-режиссёров», шестнадцатимиллиметровую цейсовскую камеру. Камера была старая и сильно подержанная, но зато какая! Путь к кинотворчеству был открыт. Мы, студенты третьего режиссёрского курса, тут же сочинили сценарий и приступили снимать бестселлер. (Не знаю, как пишется это слово.) Сюжет был самый актуальный для студентов всех времён и народов. «Студент», которого играл Эдик Агу, лишившись за неуспеваемость стипендии, по субботам и воскресеньям переодевается в женский костюм и нанимается к «богатым советским русским» уборщицей и девушкой для закупок продуктов, что было в те годы делом не простым. Я на правах хозяина крутил камеру, а остальные ребята были и режиссёрами, и исполнителями ролей. Мы отсняли «выдающийся» сюжет: «девушка» Эдик убирает квартиру.

Он выбрасывает окурки из пепельниц на пол и заметает их вместе с мусором под стол, под шкаф, под диван. «Мотор! Снято!» Хохочем, придумываем и тут же снимаем следующий кадр: «хозяин» (его играет Гена Опорков) не доволен работой «девушки» и не хочет платить ей деньги, за что получает от «девушки» такого пенделя, от которого (обратная сьёмка) взлетает на шкаф! Умираем со смеху! Привет тебе, наш друг Чаплин! В следующий выходной снимаем более сложный сюжет с участием «массовки»: «девушка» Эдик покупает для богатых хозяев продукты на Сенном рынке. «Девушка» расхаживает по рынку, от прилавка к прилавку, рассматривает продукты. Я кручу камеру. Торговцы видят, что идёт съемка, на всякий случай отворачиваются, делают вид, что что-то ищут под прилавками: мало ли что! Не следует попадать в кадр. «Девушка» подходит к прилавку, где продаётся картошка и морковь. «Она» выбирает картошку, тычет торговке под нос гнилую картофелину и что-то ей говорит: смотрите, мол, чем торгуете. И тут происходит неожиданное! Торговка кричит на весь базар: «Граждане, смотрите! Это же мужик в юбке! Это же американские шпионы! Они сымают, чтобы вредить нашей жизни!» В одно мгновение мы были окружены торговцами. Поднимается ор на всех языках жителей Советского Союза. Мы пытаемся объяснить, что мы свои, что мы студенты, но наша попытка объясниться пропадает в многоголосом оре. Нас собираются бить. Кто-то кричит: «Не надо! Будет международный конфликт!» Слава Богу, появляется милиционер с дружинниками и спасает нас от расправы. Он кричит: «Граждане, успокойтесь! Отправляйтесь по местам! Мы разберёмся с ними!» – «Это лазутчики, шпионы!» – орёт на разных языках Сенной рынок. Наконец, нас вытаскивают из толпы и тащат в милицейский участок при рынке. По дороге мы пытаемся объяснить, что мы студенты, но нас не слушают: «Потом будете объясняться». В участке милицейский начальник требует у нас предъявить документы. Документов, как водится, ни у кого не оказывается. Мы объясняем, что мы студенты театрального института, будущие режиссёры, снимаем, мол, учебный фильм. Полистав потрёпанную телефонную книгу, начальник звонит в институт. Но никто не отвечает: сегодня же выходной день! Всё-таки начальник понимает, что мы не «американские шпионы», а свои ребята. Он долго пишет бумагу о произошедшем, о том, что мы снимали советский рынок без специального на то «разрешения», зачитывает написанное и заставляет нас расписаться. Наконец, нас отпускают, но тут же останавливают: «А ну-ка, вынимайте из своего аппарата, что вы там поснимали!» Вынимаем из аппарата кассету, вытаскиваем плёнку и отдаём бесценный труд нашей съёмочной компании. Слава Богу, в этом старом аппарате были кассеты всего на 15 метров! Во время съёмки мы их часто заменяли, а милицейский начальник не знал об этом. Эти «бесценные» кассеты до сих пор хранятся у меня, как «вещественное доказательство» того, что в далёком прошлом я был «американским шпионом», разоблачённым на месте преступления бдительным, многонациональным советским народом.