Иностранная литература №10/2011 - стр. 17

Рысек. Мы закопали там тех жидов, зарезанных. И памятник Сталину.

Дора. Было душно. Жарко. Женщины теряли сознание. Дети кричали. Как дожить до утра?

Хенек. Мы подперли дверь жердями, подкатили камни. Валуны.

Дора. Запахло керосином. Все замолчали. Кто-то сказал, что это дезинфекция.

Зигмунт. Керосин лил Василевский. Шустрый такой коротышка. Бегал по крыше, как обезьянка. Мы ему только бутыли подавали. Когда он вылил весь керосин, я решил подшутить и потихоньку убрал лестницу. Василевский увидел – лестницы нет, вокруг горящие факелы, – и как завопит: “Дайте сюда лестницу, курва, курва, курва!” Орал будто резаный. Наконец как-то спрыгнул. Мы от хохота по земле катались.

Хенек. Все отошли, и мы подожгли овин с четырех сторон! Рысек. Огонь вспыхнул моментально! Ясное дело – лето, жара, соломенная крыша.

Зоська. Этот крик я никогда не забуду. Господи!

Владек. Черный дым было видно чуть не за десять километров.

Дора. От дыма стало темно. Люди плакали. Кричали. Потом начали кашлять. Зачем они это сделали? Ведь Зигмунт говорил, что завтра нас отправят в гетто. Врун. Кто-то схватил меня за волосы, дернул. Я выронила ребенка. Кто-то меня ударил. Я тоже кого-то ударила. Рысек, Рысек…. Зачем? Я почувствовала, что наступаю на кого-то, на меня тоже кто-то наступил. А Менахем, небось, сидит у какой-нибудь девки. Я закашлялась, стала задыхаться, меня стошнило. Потом я описалась. И это вся моя жизнь?

Все (поют).

Владек. Когда все затихло, мы закопали евреев у овина – это было очень неприятно, но ничего не попишешь, кто-то же должен был это сделать, тем более, что господин амтскомендант сказал: “Жечь евреев вы умеете, а кто после вас станет убирать?” Мы взяли лопаты, вилы, топоры, кирки – сгорели ведь только евреи, что были сверху, а те, что внутри, просто задохнулись, да еще тела переплелись, точно корни деревьев: там ведь в основном были женщины и дети, которые прижимались, цеплялись друг за дружку, поэтому пришлось рубить их на куски и в таком виде сваливать в яму. Это было ужасно. К тому же стояла чудовищная вонь. Пахло гарью и дерьмом. Меня два раза вырвало. А хуже всего было, когда я увидел свою одноклассницу Дору и вцепившегося в нее малыша – я даже расплакался, не разрешил их рубить, а похоронил так. Кое-кто искал золото – золотые коронки, – но этих потом ожидал сюрприз: когда мы закончили, господин амтскомендант велел всем вывернуть карманы и раздеться догола, и если у кого чего находили, били так, что мало не казалось. Потом я вернулся домой, вымылся, надел чистую одежду, взял бутылку самогону и пошел к Зигмунту, Хенеку и Рысеку. Говорю им: так, мол, и так, мы ведь одноклассники, что было, то прошло, а теперь у меня вот какое дело – я спас Рахельку и хочу на ней жениться.