Инна Чурикова. Судьба и тема - стр. 13
– Вы бы хотели сыграть Гертруду?
– Еще больше – Гамлета. Меньше всего думала об Офелии. Но это пройдено, об этом не будем больше говорить. Если бы вы только знали, как бы я хотела сыграть жизнь женщины. Не эпизоды, не сцены, а всю жизнь…
– Кто же она? Вы ее знаете? Может быть, леди Макбет?
– Раньше думала – она. А сейчас кажется… Мне вообще почему-то кажется, что Шекспир не очень-то любил женщин. В комедиях они еще ничего, живые, то есть живо существующие. А в трагедиях, по-моему, – знаки. Может, я ошибаюсь, но для меня шекспировские женщины – подсобная сила для раскрытия сложнейших миров сильного пола.
– Увы, с тех пор многое изменилось… Ну а Гертруда?
– Гертруда, пожалуй, исключение. Гертруда – это как раз то, что мне вообще интересней всего в женщине. Все в ней смешалось, перепуталось. Все страсти, все чувства – и женские, и материнские, и вдовьи. Смотрите, вы посмотрите, что делается, – и страх предательства, и острота его, и жажда быть королевой, и проклятие ею быть. И вина перед сыном, и неудержимое влечение к Клавдию. Она любит, но несчастна. Она королева, но прежде всего женщина, поруганная собой.
– Но она не томится выбором. Самое трудное, по-моему, сделать выбор. Выбор – это момент истины. Разве можно сравнить страдания Гамлета с метаниями Гертруды? Да и мечется она между спальней и комнатой сына.
– Верно, у Шекспира нет Медеи. Ребенок или возлюбленный?! И надо сделать выбор! Как это играть?! Выбор между ребенком и любимым?! Непостижимо. Но если играть – я должна была бы ее понять. Подняться до нее, раствориться в ней и… освободиться.
– Феллини когда-то сказал, что «заболел» своим фильмом «Дорога». Что «Дорога» выявила темные для него самого участки его подсознания. Он так тесно сжился с миром фильма, что в какой-то момент картина, по его словам, грозила раздавить его.
– Это так… Я, когда Сарру в «Иванове» репетировала, до таких кошмаров дошла, что думала – с ума сойду. Но когда пошли кошмары, пошла и роль. Это так – избавиться иногда невозможно, но необходимо. И все-таки лучше быть раздавленной ролью, чем не тронутой ею. Я не хочу играть роли, я хочу быть этим человеком. Ну… как это сказать – постичь его мировоззрение, судьбу. Время такое – мое, вообще. Конец века. Весь век с его революциями, войнами, газовыми камерами и полетами в космос – в нашей памяти, в нас самих. А мне в театре предлагали играть взбесившуюся дамочку Мамаеву из «На всякого мудреца довольно простоты». Слава богу, передумали.
– Но разве гротеск, фарс, эксцентрика, буффонада – разве это вам неинтересно?