Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - стр. 51
Хайна же была просто крохотной точкой на карте, хотя имела собственного бургомистра и располагалась на просторе среди хлебных полей и красивой природы. Чуть дальше к северу находится национальный парк Хайних, к востоку – холмы Фанер-Хёэ, а к югу – горы Тюрингенский Лес.
“Деревня лежала в ложбине, в зажиточной местности. Между домами змеилась ленивая мутная речка. В центре поселка – непомерно огромная церковь, площадь с военным памятником и автобусная станция”, – вспоминает Бергман в “Волшебном фонаре”. Еще он пишет, что у Зигфрида и Клары Хайд шестеро сыновей и три дочери, что, однако, не соответствует истине. Детей было пятеро: сыновья Зигфрид, Винфрид, Йоханнес и Бертхольд, а также дочь Эмилия. Вдобавок он утверждает, что ездил в Германию в 1934 году, а это либо явная ошибка, либо способ смягчить впечатление: мол, для шестнадцатилетнего юнца увлеченность нацизмом простительнее, чем для восемнадцатилетнего.
Зигфрид Хайд служил в деревне пастором, стройный, с козлиной бородкой, приветливыми голубыми глазами, ватными тампонами в ушах, в надвинутом на лоб черном берете. По словам Бергмана, он был начитан и музыкален, играл на нескольких инструментах и пел приятным тенором. Жена Клара, толстая, замученная работой, покорная, большей частью суетилась на кухне и время от времени застенчиво трепала юного шведа по щеке. “Наверно, вроде как просила прощения за то, что дом такой бедный”.
Зигфрид Хайд действительно был деревенским пастором, а значит, очень важной персоной в здешнем обществе, но слыл чудаковатым и ограниченным. Жену его Клару все любили, на ней и держалось домашнее хозяйство. Она долго тосковала по родной Швейцарии, с трудом приспособилась к немецкому окружению, и идея включиться в школьный обмен со шведской семьей принадлежала именно ей.
Бергмановская характеристика одного из хозяйских сыновей, Йоханнеса, рисует шаблоный портрет пламенного нациста, словно вырезанный из национал-социалистической пропагандистской газеты. Белокурый, высокий, голубоглазый. С веселой и бодрой улыбкой, небольшими ушами и пушком на подбородке. Этот Ханнес, как его называли в семье, позднее отправится с ним в Стокгольм, чтобы в свою очередь погостить в семье шведского пастора.
Ингмар Бергман по мере сил старался объясняться на своем школьном немецком, основанном на многолетней зубрежке грамматики, а не на речевых упражнениях. Вскоре по приезде в Хайну он писал домой родителям:
Дорогие родители, наконец-то я здесь после многих перипетий и тягот. Раньше я и не предполагал, что переезды могут быть до такой степени неприятными. Но теперь они позади. У меня столько новых впечатлений, что я фактически не знаю, с чего начать. Это письмо, наверно, получится не менее сумбурным, чем предыдущее. Редко мне доводилось встречать таких добрых и благожелательных людей, как здесь. Если я скажу, что все ваши ужасные пророчества не сбылись, вы поймете?