Индиана - стр. 48
После долгого отсутствия Реймон впервые появился в свете на балу у испанского посла.
– Господин де Рамьер, если я не ошибаюсь? – спросила в гостиной одна хорошенькая женщина у своей соседки.
– Господин де Рамьер – комета, которая по временам появляется на нашем горизонте, – ответила та. – Уже целую вечность ничего не было слышно об этом красивом юноше.
Говорившая была пожилая иностранка.
– Он очень мил, не правда ли? – заметила ее собеседница, слегка покраснев.
– Очарователен, – ответила старая сицилианка.
– Держу пари, что вы говорите о герое наших модных салонов, о темноволосом красавце Реймоне, – сказал бравый гвардейский полковник.
– Какая прекрасная голова для этюда! – продолжала молодая женщина.
– И что вам, пожалуй, еще больше понравится – он настоящий сорвиголова! – сказал полковник.
Молодая женщина была его жена.
– Почему сорвиголова? – спросила иностранка.
– Южные страсти, сударыня, достойные жгучего солнца Палермо.
Несколько молодых дам повернули хорошенькие, украшенные цветами головки, прислушиваясь к словам полковника.
– Он в нынешнем году затмил всех офицеров нашего гарнизона. Придется завязать с ним ссору, чтобы избавиться от него.
– Если он ловелас, тем хуже, – заметила молодая особа с насмешливым лицом. – Терпеть не могу всеобщих кумиров.
Итальянская графиня подождала, пока полковник отойдет, и, слегка ударив веером по пальцам мадемуазель де Нанжи, сказала:
– Не говорите так; вы не знаете, как ценят в нашем обществе мужчину, который жаждет быть любимым.
– Так вы полагаете, что мужчинам стоит только пожелать… – ответила молодая девушка с насмешливыми миндалевидными глазами.
– Мадемуазель, – сказал полковник, подходя к ней, чтобы пригласить ее на танец, – берегитесь, как бы красавец Реймон не услышал вас.
Мадемуазель де Нанжи рассмеялась, но за весь вечер никто из кружка хорошеньких женщин, к которому она принадлежала, не решался больше говорить о господине де Рамьере.
Глава V
Господин де Рамьер не чувствовал ни скуки, ни отвращения, расхаживая среди оживленной, нарядной толпы.
И все же в тот вечер он никак не мог побороть свою грусть. Снова очутившись в привычном для него обществе, он ощущал нечто вроде упреков совести, вернее – какой-то стыд за сумасбродные мысли, навеянные ему его недостойным увлечением. Он любовался женщинами, такими прекрасными при блеске бальных огней, прислушивался к их тонкой, остроумной болтовне, слышал, как превозносят их таланты, и, глядя на этих избранных красавиц, на царственную роскошь их нарядов, внимая их изящному разговору, во всем видел и чувствовал упрек себе за собственное непорядочное поведение. Но кроме стыда Реймона терзали и более мучительные угрызения совести, потому что сердце его, хотя и достаточно закаленное в подобного рода делах, все же было весьма чувствительно к женским слезам.