Имперская жена - стр. 29
Я поспешила опуститься на стул, чтобы иметь возможность смотреть лишь в пустую блестящую тарелку. Тенал уселся с торца стола, толстяк — по правую руку, как почетный гость. Я сидела слева, а место напротив пока пустовало. Но ждать, казалось, никто не собирался. Голые рабыни невозмутимо обносили нас блюдами, снимали и опускали колпаки из жидкого стекла, наливали вина. Я старалась быть аккуратной, повторять исключительно за наместником и не брезговала алисентовым вином. Хотелось немного захмелеть, чтобы избавиться от сковавшего меня напряжения. Но я в жизни не пробовала такого вина. Сладкое, тягучее, оставляющее во рту невероятное терпкое, будто звенящее послевкусие. И этот яркий чернильный цвет…
Несмотря на мои опасения, меня не тревожили разговором — старики прекрасно секретничали вдвоем, склонившись друг к другу. И меня это совершенно устраивало. Когда рабыня поставила передо мной небольшое блюдо с горкой подрумяненных в масле розовых плодов, щетинившихся крошечными серебряными вилочками, я едва не открыла рот от восхищения. Капанги. Я столько слышала о них, но, конечно, никогда не пробовала. Это слишком дорого. Говорят, нет более имперского блюда. Но в них либо влюбляешься сразу, либо не сможешь распробовать до конца жизни.
Я подцепила одну из вилочек, но так и замерла с поднятой рукой, потому что в этот момент открылась дверь, и Мателлин, будто опомнившись, подскочил со стула, согнулся. Это значило, что входящий был выше по положению. Наместник не шелохнулся, остался на своем стуле. Я запоздало поняла, что мне тоже следовало подняться. Отложила капангу, склонила голову, не решаясь смотреть, опасаясь, что это сочтут неучтивостью. Лишь услышала новый голос:
— Прошу прощения, дядя. Кажется, я опоздал к ужину. — Повисла немая пауза: — И вы здесь, ваша светлость…
Звучало с нескрываемым презрением.
Я не выдержала, вскинула глаза и непозволительно замерла, не в силах оторвать взгляд.
Казалось, уже просто видеть молодое лицо было чудом. Но я чувствовала, что краснею, будто меня с шипением заливала бурлящая пена. Я закаменела, не в силах оторвать взгляд от недоверчиво сощуренных глаз совершенно необыкновенного аметистового цвета. Цвета разбавленного алисентового вина. И эти глаза без стеснения рассматривали меня. Долго, будто с нажимом. Сначала я увидела в них сиюминутное удивление. Потом — вспыхнувшее любопытство. Теперь же — явный интерес. И, наконец, вопрос.
Спина Мателлина превратилась в настоящий горб, обтянутый голубым. Толстяк снова подметал глянцевый мрамор собственными кудрями: