Империя серебра - стр. 68
Бату тихо выругался. Допустить, чтобы Сеттан оторвался, ни в коем случае нельзя. Он нахлестывал и тиранил каблуками свою лошадь, пока та не поравнялась со скакуном противника, а затем и не вышла на полкорпуса вперед. Бату ощущал в себе неукротимую силу, даром что легкие полны пыли, которую он потом будет мучительно выкашливать несколько дней кряду.
Вон впереди уже последний поворот. Бату чувствовал, что может одержать верх. Но он изначально знал, что просто победы ему мало. Там на стенах наверняка стоит Субэдэй и, видя, как близок к победной черте его соплеменник урянхаец, втихомолку подбадривает Сеттана. Взмахом руки Бату отер себе веки, спекшиеся от колючей пыли. Память об отце он в себе не любил. Она не меняла его ненависти к дедову военачальнику, что перерезал Джучи глотку. Быть может, на стенах сейчас находится и Угэдэй, глядя на молодого сокола, которого отважился вскормить.
В ту секунду, когда они оба метнулись к углу, Бату позволил Сеттану себя поджать. Угол стены здесь был украшен мраморным столбом с резным изображением волка. Все заранее до тонкостей рассчитав, Бату дал противнику оттереть себя в сторону, так что сейчас они, уже на прямой видимости заветной черты, летели бок о бок, ноздря в ноздрю. Сеттан горел предвкушением победы и про заклятого соперника позабыл. А зря.
Уже на углу Бату неистово дернул поводья вправо и на всем скаку шарахнул Сеттана о мраморный столб. Удар получился неимоверной силы. И лошадь, и ездок буквально встали как вкопанные. Ногу урянхайца с хрястом раздробило, и он зашелся нечеловеческим воплем.
Сам Бату с мстительной улыбкой поскакал дальше, без оглядки на волчий тоскующий вой, гаснущий позади.
Пересекая под восторженные крики линию, он жалел лишь о том, что его не видит отец, который, наверное, гордился бы им. Рукой юноша тер глаза, мокрые от жгучих слез, и яростно моргал, внушая себе, что это все от пыли и ветра.
Глава 8
Когда солнце начало снижаться к горизонту, Угэдэй, набрав полную грудь воздуха, медленно выдохнул. Было время, когда он думал, что не доживет до той поры, когда будет вот так стоять в своем городе, да еще в такой день. Его волосы, смазанные маслом, тугим жгутом лежали на шее. Препоясанный дэли прост – темно-синий, без вышивки и излишеств. На ногах мягкие пастушьи сапоги, перетянутые ремешками. А на поясе – отцов меч. Чингизид коснулся его волкоглавой рукояти, и по телу разлилось неторопливое спокойствие.
Хотя блаженствовать не приходилось, и это вызывало толику раздражения, даже в такой день. Отец оставил ему неоднозначное, можно сказать, спорное, наследство. Если бы ханом стал Джучи, это установило бы право первородства. Но великим ханом Чингисхан утвердил Угэдэя, третьего из четверых своих сыновей. В тени такого исполина, как отец, ветвь самого Угэдэя могла и заглохнуть. Вряд ли после него, Угэдэя, народ так уж просто допустит на ханство его старшего сына Гуюка. Кровь Чингисхана течет в жилах более двух десятков человек, и все они могут выступить с доводами в свою пользу – Чагатай лишь один из наиболее опасных. В такой чащобе когтей и клыков за сына приходится откровенно опасаться. Тем не менее пока Гуюк цел. Возможно, это знак небесной благосклонности отца, ставшего