Империя. Роман об имперском Риме - стр. 88
– Видишь, Цезарь, как она обращалась со мной? Я много раз хотел явиться к тебе и пожаловаться, но слишком боялся. Боялся за собственную жизнь, Цезарь!
В последний раз, когда Тит видел актера обнаженным, тот не выглядел сильно испуганным и принимал активное участие в происходящем. Но все же сердце Тита дрогнуло, хоть он и прозревал сквозь ложь. Мнестер был превосходным актером, а сегодняшнее представление стало главным в его жизни. Слезы, струившиеся из глаз, были такими же подлинными, как ярко-алые полосы на мускулистой спине.
Клавдий пришел в смятение. Он прикрыл рукой рот и замотал головой. Глаза заблестели от слез.
Мнестер поднял взгляд, и Тит увидел, что в греке зажглась надежда.
– Прошу тебя, Цезарь! Меня унижали, били, превратили в игрушку для женщины, которая властвовала над моими жизнью и смертью. Молю тебя, сжалься надо мной! Изгони из Рима, отправь в пустыню, но сохрани жизнь!
– Она использовала тебя так же, как меня, – выдавил Клавдий.
Тит искоса взглянул на дядю и увидел, что тот совершенно обезумел от спектакля. Тит оценил контраст между двумя мужчинами: стареющий сгорбленный император восторженно взирал на Мнестера, будто прекрасная фигура, распростертая перед ним, служила идеализированным воплощением его личного горя. Не в том ли вершина актерского мастерства?
Тит попятился дальше, прячась за преторианца, но не укрылся от Мнестера. Тот глянул лишь вскользь, но Тит не сомневался, что Мнестер узнал его. В глазах актера он прочел роковой приговор для себя. Грек начал поднимать руку, словно для обвиняющего жеста. Пол под Титом покачнулся. К лицу прилил жар, сердце бешено колотилось.
– Помни об ауспициях! – шепнул Тит императору.
Клавдий дернул головой:
– Что такое?
– Помни об ауспициях, Цезарь. Боги требуют правосудия.
Клавдий медленно кивнул. Он подозвал Нарцисса и что-то сказал ему на ухо. Доверенный вольноотпущенник пересек зал и заговорил со стоявшим у двери преторианцем.
Мнестер остался на полу, по-прежнему заливаясь слезами, но со слабым подобием кривой улыбки. Его лицо напоминало актерскую маску в конце трагедии, когда исполнитель истощен игрой и все еще погружен в катарсис, но уже готов сорвать овацию. Грек решил, что вымолил прощение.
В следующий миг он осознал свою ошибку. Преторианцы окружили его. Один извлек железный стержень с петлей из полоски кожи. Двое гвардейцев придержали Мнестера, чтобы не вырвался; удавку накинули через голову на шею. Два поворота стержня – и петля затянулась. Лицо Мнестера покраснело, затем полиловело. Глаза вылезли из орбит. Из носа потекла слизь. Язык вывалился. Единственный звук, вырвавшийся из глотки, прозвучал диссонансом, словно пискнула мышь.