Империя Машин: Старый Свет - стр. 16
– Хочешь сказать солдаты – самодовольные упрямцы?
– Я хочу кофе.
– Ранние подъемы замучили?
– Я о клубах.
– Предпочитаешь мужское общество?
– Нет, это единственное место в городе, где тебя не обдерут и не сочтут улыбку неуместной.
– Наши реакции основаны на древних инстинктах.
– Зубрила.
– Эта формулировка – единственное, что я вынес из курса по менталитету, – засмеялся Дион, – просиживал штаты, чтобы при первом удачном случае слинять на стрельбище.
– В имперских университетах осмеивают богов?
– Кто в своем уме… Ладно, намек принят. Может, это и не мое мнение, – начал он осторожно, – из нас годами вытравливали допущение о высших силах.
– А клейма? Я слышала, они дают контроль над судьбой.
– Ты об этих… символах. Меток не существует. Сказку об отверженных выдумали сами преступники дабы оправдать свои злодеяния.
– То есть ты ни разу не встречал меченых?
– Видал одного, в клетке. Единственное преимущество отметины в том, что оно светится. Глаза режет, будто на солнцепеке после заточения. Ловить гадов легче. Впрочем, довольно обо мне.
– Не заблуждайся на мой счет. Я люблю задавать вопросы.
– А я – получать ответы.
– Настаиваешь?
– Мы разговариваем битый час, а я узнал о тебе ровно столько, сколько мог прочитать бы в какой-нибудь газете.
– И кто виновник сего происшествия? – лукаво спросила девушка.
– Может, перейдем к фактам?
– Мне кажется, ты не искренен.
– Почему ты так считаешь?
– Никто искренне не интересуется мной. За всем скрыт определенный подлог, понимаешь, о чем я? Что-то делается ради совершенно иного. Желая одно, люди выстраивают цепочку к своим целям через то, что выглядит совсем другим. Это ведь понарошку, нельзя быть вечно ненастоящим! И все же, в городе я наблюдала именно поддельную теплоту, фальшивое обольщение, чужое гостеприимство, даже обыкновенные объятия – по расчету, ищут взаимности! А если я не хочу? Если я не вижу смысла в сближении, обязательно навязываться? Представляться кем-то иным, чтобы когда-то в отдаленном будущем выдать себя.
«Ну и сыр бор в голове у девушки» – подумал Дион, удивляясь, как он проглотил ее «простоту», и вот – парой часов спустя – очутился подвешен на удочке смутного чувства.
– Предпочитаешь ломать голову? – произнес он.
– Мне пустить слезы умиления?
– Нет же! В деревне ты была… кхм… Иной.
– Адаптируюсь – бросила она, тоскующе глядя на приближающийся пригород.
Напротив скользила замалеванная степь. Алое зарево поглотило перистые облака. Вдалеке, за багровым туманом, блестела лесная кромка. Такая маленькая и незначительная, сливающаяся с мелким кустарником. Как изрезанная тень. По иную сторону вагона одинокий пассажир всматривался в белесую гладь – то изрытая земля, закатанная в серый бетон. Дневной свет придавал оттенок безликому пейзажу, но и он спотыкался о пустыри и выжженный травяной настил. Дион думал о себе, своих чувствах, о соседке, касающейся его бедром, ее одежде, о грядущей войне. Ветер ворошил волосы. На лицах редких пассажиров затаился легкий румянец. Городские жители слепы, не то что бывалые солдаты. Первые строят планы, их жизнь – сплошная цепочка указателей, рассредоточенных вдоль заранее известного отрезка, и простирающихся от рождения до тупиковой смерти. Продуманная заготовка, беспечная укорененность. Они знают, что будут делать в двадцать лет, тридцать, куда направят усилия в сорок, где проведут пятьдесят. Знают, кем были и кем станут. Составляют завещания и приблизительно прикидывают время смерти. Ходячие мертвецы, утратившие чувство реальности. В своем однодневном труде, сворачивающемся в спираль, они заблуждались. Ужасно и отчетливо. Но его – лишь раз побывавшего на передовой, не обманывало предчувствие. Землю обступала война. В единичных сполохах он видел назревающее пламя. Закрывшиеся от будущего по домам, горожане часто заявляли о «преувеличении, дисциплинарном режиме, безмозглости, паникерстве». Кто поведает им, что они – зрелые, разумные члены общества, презирающие необразованность и легкомыслие, первыми разбегутся при виде тотального наступления.