Империи Средневековья. От Каролингов до Чингизидов - стр. 16
Не вызывает сомнения, что образ Константина вовсе не был бесспорным примером, обосновывающим легитимность вмешательства императорской власти в дела Церкви. Напротив, то, что император высказывался по поводу основных принципов вероучения, по мнению многих, напрямую вело к умножению ереси. Даже если не принимать во внимание полемические источники, в которых противоборствующие позиции представлены в весьма жесткой форме, то можно увидеть, что казус Константина не доказывал равенства императора и епископов в делах Церкви. Например, Руфин Аквилейский пишет, что нужно отдать Константину должное за то, что с епископами он вел себя не совсем как император:
После того как слава церквей возросла перед Богом и людьми благодаря своему чистосердечию, а на земле возник образ жизни небесной, благочестивый правитель Константин возликовал, и, каждый день совершенствуясь в вере и благочестии, он преисполнился невыразимой радостью от роста храмов. Он считал, что оказывает епископам Божиим недостаточно уважения, полагая себя равным им, но ставил их очень высоко над собой и почитал их как образ Божественного присутствия, а посему воспринимался ими как отец, а не как император[36].
В отличие от Константина из сочинений Евсевия Кесарийского, Запад придумал для себя императора, не чуждого ошибок и исполненного почтения к епископам, что позволило установить норму, ограничивающую распространение имперской идеологии времен Карла Великого. Рассказывая о своих деяниях в «Папской книге» (Liber pontificalis), римские понтифики с благоговением вспоминают святость Сильвестра, «сначала спасавшегося в ссылке от преследования, а затем крестившего Константина, исцеленного Господом от проказы»