Имеющий уши, да услышит - стр. 4
Евграф Комаровский ударил в дверь плечом – крепкая, дубовая, закрытая изнутри, видимо, на засов, она не поддалась поначалу. Тогда он ударил ногой в ботфорте. И дверь слетела с петель.
Венгры в бричках громко и испуганно начали восклицать, словно ждали, что из тьмы дверного проема на безрассудного иностранца кто-то выскочит и набросится.
Евграф Комаровский шагнул через порог.
В нос ударил тошнотворный запах крови.
В сенях на деревянном полу лежала старуха в ночной сорочке. Ее худая дряблая рука все еще сжимала медный подсвечник с сальной свечой. Тело находилось возле узкой деревянной лестницы, что вела из сеней прямо на чердак.
И еще было что-то не так с телом старухи – Комаровский в первый миг это даже не осознал… Но потом…
Тело было обезглавлено.
Голова старухи лежала в растекшейся луже крови у самой стены. Она откатилась туда и смотрела на вошедших открытыми глазами.
Темный, мертвый взгляд…
Корчмарь Соломон глухо вскрикнул за спиной Комаровского и закрыл полное бледное лицо руками.
Отрубленная голова старухи в сенях словно стерегла еще бо́льшие ужасы, что ждали их в глубине дома.
– Ничего здесь не трогай, Соломон, ни к чему не прикасайся, – приказал Евграф Комаровский еврею-корчмарю и прошел в горницу.
Здесь тоже пахло кровью, как на бойне.
Она была везде – на деревянном, натертом воском полу. На стенах, обклеенных дешевыми венскими обоями. Даже на низком потолке – алые брызги крови.
В горнице еще один труп: полная женщина с темными волосами, заплетенными на ночь в косы, тоже в ночной рубашке. Ей была нанесена ужасная рубленая рана, рассекшая спину. На полу и здесь валялась восковая свеча. И еще бронзовый витой подсвечник ханукия на девять свечей. До светлого праздника Хануки было еще далеко, но в доме Мандля, принявшего христианскую веру, к нему уже готовились тайно и благоговейно. Победа света над тьмой… И смерть…
Комаровский оглядел горницу – вся она была заставлена тяжелой дубовой добротной мебелью. Но сейчас в ней царил разгром – створки шкафа и комода распахнуты, посуда и белье на полу среди кровавых луж. Дубовое кресло и стол опрокинуты.
Однако окно здесь было целым, не выбитым.
И Комаровский, стараясь не наступить в кровавые лужи, направился в следующую комнату – девичью светелку.
Та, что в ней обитала, лежала на полу возле разобранной на ночь кровати.
– Фамарь, – выдохнул за спиной Комаровского Соломон. – Дочка Симона, ей семнадцать лет… Он пришел за ней, неужели вы сами не видите, именно она и была Ему нужна… Она девственница.