Илимская Атлантида. Собрание сочинений - стр. 175
Не только его дом, но и всю деревню зимой заносило снегом. Этот белый пейзаж поныне стоит перед его глазами до мельчайших деталей. Все было белоснежным: белые поля, белые дома, белый горизонт, даже редкое зимнее солнце было похоже на сгусток Млечного пути.
Как же хочется вернуться хоть на минутку в те далекие, трудные, но счастливые времена. Но давно уже нет ничего. Нет маленького деревенского домика, приютившегося на краю колхозного поля, нет дорог, вдоль которых в мае цветут опьяняющие черемухи, нет и тропинок, которые втекают в волнистое море озимой ржи. А как пели птицы весной! Забыть невозможно и радостные голоса односельчан. Нет ничего, некуда ехать. Осталась только надежда на память, хранящую прошлую жизнь. Давно деревня на дне рукотворного моря. Все истлело под водой: могилы предков, отцовский дом, сосновый бор. Только и остались – воспоминания о детстве, о школе, о маме.
Да, о самой красивой, удивительной, доброй маме! Как поздно пришло понимание ее бесценности и неистощимой любви к ней. Незримые, не рвущиеся нити соединяют с ней доныне. Мама – это чудо расчудесное, великий дар, она божество, она источник неиссякаемой любви, лучистого света, родного тепла, которому не преграда ни времена, ни расстояния.
Алексей был убежден, что все, что он умел: слушать, видеть, понимать, отличать плохое от хорошего, – получено от мамы. Может быть, эта неоспоримая зависимость придумана им за время разлуки с матерью, но до сих пор он чувствует земляничный запах ее рук, ласково прикасавшихся к сыну, отгонявших детские страхи и невзгоды…
Майскими молочными вечерами на большой площадке, что возвышалась над рекой как сцена, каждый вечер на танцы собиралась деревенская молодежь. Сестренки, прибегая с работы, сбрасывали с себя резиновые сапоги и телогрейки, перебирая свои скромные наряды, выбирали и надевали лучшие ситцевые платья. Дом – громко сказано, это одна комната. Не спрятаться, не скрыться, особенно от любопытных мальчишеских глаз.
Лешка лежит на лежанке русской печки, незаметно приоткрыв занавеску, подсматривает, как наряжаются сестры. Мила, та, что помладше, очень выросла за зиму. Вытянулась, постройнела, стала девушкой с прелестной хрупкой фигуркой, маленькие груди, словно белые мячики, выделялись на смуглой коже. Темные широкие соски заострены. Алексей помнит свой тогдашний восторг и непонятную дрожь. Но заметив партизанскую выходку брата, Мила бросает в него рукавицей, попавшейся под руку.
– Лешка, прекрати подглядывать, как тебе не стыдно!
– Подумаешь, – отвечает брат, – чего я у вас не видел? – Задергивает занавеску и через нее продолжает созерцать тени грациозно наряжающихся сестер.