Игрушечное сердце - стр. 6
Волосы Варвары были кудрявыми, мягкими, пушистыми и плотно приклеенными к аккуратной головке. Сейчас уже трудно сказать, из чего мастер сделал кукольную голову, ножки и ручки, но сама Варвара была достаточно тяжелой, несмотря на тряпичное тельце. На лице куклы, покрытом глазурью нежно-розового цвета, маленький носик так задорно торчал из яблочно-круглых щечек, что Лариса, получив вожделенную Варвару, сразу решила поцеловать ее именно туда. В экстазе она провела по носику зубами, на которых почему-то сразу остался глазурный слой, и тут же ударилась в рев, когда увидела результаты своего страстного поцелуя. Нос красавицы Варвары сделался облупленным и грязно-серым. Маленькая Лариса не видела ни раскрытых ран, ни обнажившихся человеческих костей, но решила, что прогрызла кукле нос именно до самой настоящей серой кости, от которой по всему игрушечному телу непременно пойдет гниение, как по клубню картофеля на кухне. Родителям пришлось убрать бедную Варвару обратно в розовую коробку, а потом отдать на улице первой попавшейся женщине с ребенком, поскольку оставить дома ее было нельзя: Лариса впадала в истерику каждый раз, когда видела «откушенный» нос.
Потом, став много старше, Лариса очень сожалела о Варваре, поскольку таких кукол в стране уже не делали. Во всяком случае, она больше никогда подобных не видела. Мама рассказывала, что Варвару купили в 1952 году, когда она родилась, хранили как реликвию и собирались передавать по наследству, но Лариса с этим наследством очень быстро расправилась. Несколько позже она увидела немецкую куклу в клетчатом платье, которой буквально заболела, и образ бедной Варвары почти исчез из ее памяти.
И вот сейчас настал такой момент, когда обе куклы ее детства как бы сольются в одну, и красавица Варвара останется наконец у нее жить навсегда. Лариса была так довольна этим, что тут же утратила интерес к выставке и пошла к эскалатору, ведущему вниз. Теперь, пожалуй, можно и позвонить Артуру, и даже с ним встретиться. В последний раз. А может, и не в последний… Может, она даже потерпит его возле себя еще пару недель…
Виктор Юсупов шел по улице и никого не трогал, хотя ему очень хотелось тронуть. Даже не просто тронуть, а кому-нибудь въехать в рыло так, чтобы челюсть своротило на сторону без всякой возможности восстановления. Да и к чему восстанавливать? Эти кривые, корявые рожи лучше от этого не станут. Вот навстречу идет мужик. Мужичара смердящий. Морда ржавая, пятнистая, как загаженная и облупленная супная кастрюля. Бабьи пухлые плечи засунуты в утлую пацанскую куртенку, до пояса. Под ней хлебной буханкой висит живот, обтянутый рябенькой, в гнусные точечки рубахой. Одной пуговицы на ней нет, и сквозь образовавшуюся щель виден сизый вывернутый пуп. Под пупом – жидкие китайские треники с белыми лампасами. До чего же Виктору ненавистны эти треники. Неужели нельзя надеть брюки, когда идешь с женой по городу? Хотя… для такой жены особо и стараться не стоит. Ишь, как гордо ступает со своим мужиком под крендель. Глаза бы на нее не смотрели! Тупая, как полено! Сразу видно! И еще уродина! На плоскую голову с крошечным лобиком косо нахлобучена пережженная бесцветная пакля волос. Кое-где паклю прочерчивают самопроизвольно образовавшиеся бессистемные проборы. Отросшие и слипшиеся друг с другом пряди у корней – черные и скользкие, как слизни. А на затылке глупо торчит куцый, почти белый клок, перетянутый детской розовой резинкой. Шеи как таковой у тетки нет. Толстое лицо лежит на бесформенном бюсте, спускающемся аж до пояса и плавно переходящем в живот, который такой же буханкой, как у мужа, висит над джинсами. Спасибо, не над трениками!