Игрок - стр. 5
— Что?
— Вы передвигаете отсос в такт мелодии. Подпевайте.
Какого черта?
— Слова незнакомые, — отвечаю. Я не вру, все что он проговаривает кажется мне сущей бессмыслицей. Нет, однажды мой наставник-нейрохирург заставил меня исполнить «Аве Мария» за право подержать отсос, но чтобы добровольно…
— Предложите что-нибудь другое. Ну же, смелее. Уверен, вы отлично поете. Вы же все делаете отлично.
— Я слишком переживаю за пациентку… — признаюсь.
— Елисеева, это очень полезно: уметь делать несколько дел сразу. Развивает нейроны мозга, вы пробовали писать текст двумя руками одновременно? А разный текст?
Он стоит и просто разговаривает со мной, в то время как на столе нас дожидается пациентка. Зачем мы разговариваем о каких-то глупых песнях? Неужели только мне хочется поскорее закончить операцию? Чтобы объявили, что у нас все хорошо… в смысле у нее все хорошо. Конечно, у нее. У девочки.
— Пожалуйста, давайте ее просто прооперируем, — не выдерживаю.
И, кажется, Горский наконец начинает понимать, что его ординатор на взводе, что сегодня я не в состоянии оценить ни шутки, ни насмешки. Есть такие моменты, когда ты просто не можешь признать во всеуслышание, насколько плохи твои дела. «Все в порядке» — очень страшные слова, за ними может крыться что угодно. От облегчения из-за пережитой катастрофы до окончания ремиссии.
— Хорошо. Давайте закончим с девочкой, а потом, доктор Елисеева, обсудим, что у вас случилось.
Но в этот момент случается нечто совершенно иное — вверх устремляется фонтан крови.
— Дьявол! — восклицает Горский.
Я никогда прежде не видела расслоение аорты, только слова знакомые… по учебнику и собственной медкарте. Пятипроцентный шанс выжить. Сказали, что я счастливица. Когда это случилось, я была на операционном столе, немного кому везет настолько. Никакого счастья в том, что твое тело разрывается от напора крови нет! Это вранье! Я попала в пять процентов счастливых от пяти процентов смертельно несчастных. И вам не удастся это заявление опровергнуть. Вот ведь удача-то, а?
Это я все испортила? Что я сделала? Что мы сделали? Кто виноват? Неужели мое присутствие и впрямь оказалось критичным? А если нет, то почему у девочки те же осложнения, что были когда-то у меня?
Опускаю взгляд на операционное платье. Оно покрыто кровью.
— Зажимаем, Елисеева!
Горский давит на мою кисть, заставляя усилить нажим. Сам хватается за инструменты. Но вместо этого внезапно выясняется, что мое прикосновение и впрямь разрушительно.
— Сердце встало! — кричит медсестра.
Горский больше не поет. Теперь в его глазах поселился страх.