Игра вынужденных убийц - стр. 25

– Слышь, мужик, – к Адаму подошел электрик, – а что, здесь действительно нет сортира? Можно тогда мне какую-нибудь емкость? Я, едрит-мадрид, на лестнице все сделаю, а потом выкину, как нас освободят.

– Не говорите глупостей, – сморщился Адам и поправил свою шикарную шевелюру. Он всегда так делал, когда злился или нервничал. У него была прическа настоящего еврейского мужчины – огромная шапка черных вьющихся волос. Словно дотошный парикмахер испробовал на нем свою самую крупную плойку, не спросив разрешения хозяина. Адаму не нравилась его прическа, и он даже хотел подстричься под ноль, но мама просила оставить копну, и он соглашался. Сейчас же он носил кудри в память о ней. – Пойдемте, я покажу вам туалет, – сказал он электрику, скрывая раздражение.

– Вот, – он нажал на панель в стене, невидимая дверь открылась, и появилась просторная ванная комната. В ней были и душ, и джакузи, не говоря уже об унитазе и раковине со всевозможными аксессуарами.

– Спасибо, мужик! Кстати, я Иваныч, – электрик протянул руку, и Адаму стало стыдно за свое высокомерие.

– Адам, – представился он и, борясь с брезгливостью, пожал потную ладонь пожилого мужчины.

– Слышь, первый человек на земле, скажи мне, почему у вас все по шкафам находится – и лестница, и туалет? Это, наверное, что-то психологическое, из детства, ну, типа прятаться от отца там, чтоб люлей не получить, – выдал Иваныч и громко захохотал, чем привлек всеобщее внимание. У остальных было другое настроение, им хотелось плакать, кричать или, как сейчас делала Инна, некрасиво грызть ногти, но точно не смеяться. Поэтому хохот не только выпадал из общего настроения, но и раздражал присутствующих.

– У меня не было отца, – спокойно ответил Адам. – Проект утверждал Константин Валерьевич, так что все вопросы к нему.

– Ну, у Костяна-то явные проблемы с головой, тут без вопросов, – сказал Иваныч, доверительно наклоняясь к уху Адама, словно сообщая ему большую тайну. – Тут точно и батя был, и поколачивал он юнца от души.

– А вы электрик или психолог? – сам не понимая, зачем вступил в дискуссию, спросил Адам.

– Вот обидеть человека может каждый, – совершенно по-детски надулся Иваныч. – Я, просто родственную душу чувствую, едрит-мадрид! Ребенок, которого били родители, он другой, особенный, у него душа рваная. Потому как в детстве мамка или папка для ребенка – это весь мир, и вот когда этот мир лупит его нещадно, то душа рвется, и ее уже никак не зашьешь. Рубцы остаются, да такие, какие не спрячешь, с ними приходится жить. Ну да заговорился я с тобой. Осознал, ты, маменькин сыночек? Тебе нас с Костяном не понять, – заключил Иваныч и хлебнул из старенькой фляжки, видимо, что-то очень крепкое, занюхал рукавом и скрылся в белоснежной ванной комнате. Адаму даже показалось, что такое высококлассное помещение от нетипичного посетителя скукожилась, сделавшись меньше на треть.