Игра Сна - стр. 1

У вас никогда не было такого ощущения, будто что-то неизвестное, что-то страшное, стоит за твоей спиной и тихо шепчет тебе на ухо:

– Обернись…

И вы точно знаете, что оборачиваться нельзя – случится что-то непоправимое. В первый момент вы удерживаете себя. Но голос не стихает, вы затыкаете уши, чтобы не слышать его. Но он точит, подспудно, ваше сознание. Любопытство, как кислота разъедает вас изнутри. И однажды вы говорите себе: да ладно, ничего не случится. И оборачиваетесь. И что будет потом – лучше никогда бы не знать.

Может быть во всех нас глубоко внутри заложен еще один закон – закон саморазрушения.

Недавно утром я умывалась, и вдруг, вешая полотенце, поймала в зеркале движения своих рук. Они были белые и тонкие, похожие на двух змей. Я сжала и разжала кулаки, выписывая пальцами в воздухе круг. Отследила движение, и вдруг мне захотелось пошалить. Словно кто-то шепнул мне на ухо. И я, на какую-то жалкую секунду, представила, что это вовсе и не мои руки, а чьи-то чужие.

Я словно отделила руки от себя, сделала безликими – в миг с них сошли все оттенки меня – все веснушки, шрамы, родинки. Я представила их будто пластмассовыми, как у манекена, или резиновыми – не руками, орудиями. Я увидела, как они сжимаются, неуверенно, словно зачарованные, еще раз, быстрее, хищно, словно сжимая в кулаке чье-то сердце. Сжались, замерли на секунду, словно гадюка… и бросились мне в горло, сжимая, стискивая, перекрывая кислород до синевы, до хрипа. Я согнулась, кашляя, чувствуя, как меня колотит от ужаса.

Почему я вспомнила об этом? Все дело в солнце.

Сегодня весь день мне кажется, что я сошла с ума. Именно сегодня – погода, наверное. Сначала шел дождь, а потом вышло солнце в тумане, такое большое и красное, словно оно лопнуло, обнажив кишки. Будто мы все вымрем, выжженные его пламенем. Никогда еще я не видела такого солнца. Поневоле начинаешь вспоминать про конец света.

Мне кажется, даже Новый год и Рождество люди ждут меньше, чем конец света. Конец света автоматически отменяет все законы, государственные, нравственные и внутренние, которые у нас когда-либо были. Время веселиться.

Да, черт побери, может быть весь этот залитый красным светом мир, с его машинами, убийствами, сотовыми телефонами и кока-колой – не более чем плод безумной фантазии, быть может даже не моей. Может быть все люди, и я сама – мы все просто снимся кому-то.

Я шла по тропинке, мимо дома, алое солнце слепило меня, не давая дороги ни одной приличной мысли…

– Аглая! – я вздрогнула, оборачиваясь к неясной тени слева от меня. Пришлось прикрыть глаза ладонью, только тогда я различила его лицо. Димитрий.

Я чуть улыбнулась.

Он что-то говорил, но от жара солнца казалось, что меня от всего мира отделяет пуховая подушка. Наконец он встал на одно колено и взял мою руку. Я смотрела вниз и видела как гравий облепил его белую штанину. «Хоть бы подстелил что-нибудь», – подумала я. – «Пятно останется».

– Аглая, – голос его был сильный, как и вся его фигура. Даже сейчас, коленопреклоненный он казался скалой. Он всегда напоминал мне одомашненного льва – словно там, глубоко внутри, спят инстинкты гораздо более мощные и страшные, чем я могу себе представить, инстинкты, которые могли бы растерзать меня без жалости и колебаний. Но эти инстинкты уже не вырвутся наружу. Возможно, однажды дрессировщик забил его до полусмерти, и с тех пор на нем есть незримый и самый жесткий ошейник – страх.

Что же он говорит?

– Идем, – сказала я.

Он чуть раздраженно сощурил голубые глаза, фыркнул и поднялся с колен, возвысившись надо мной на две головы.

– Это твой ответ?

– На что?

Я кожей почувствовала порыв ветра – облако закрыло солнце, и я подняла на него глаза.

– На мое предложение.

Димитрий серьезно смотрел на меня, ни тени обычной улыбки не было на его лице.

Он любит смеяться. Смех его всегда немного издевательский – неважно, над кем он подшучивает – над другими или над собой. Поэтому я очень люблю его лицо, когда он не смеется. Оно становится глубоким и слегка печальным, как у святых с икон. В эти моменты мне кажется, что я достаю до какой-то неизмеримой глубины в нем. Это он. Не шут, не клоун. И не скала, отнюдь. Уязвимый. Хрупкий как стекло.