Иероглиф - стр. 8
– Нам погадать, – решительно заявила Маша. – На кофейной гуще.
– Записываю вас на послезавтра. Сегодня нет специалиста по гуще.
– А завтра нельзя?
– Ни завтра, ни сегодня никак. На гуще гадает сама мадам. А на карты все места заняты. Время тревожное, все хотят знать будущее. От клиентов нет отбоя. Вносите задаток?
Я достала из сумочки десять долларов. Приемщица поморщилась: много даете. Рубль упал, и сумма в десять долларов казалась ей явно преувеличенной.
– Ну, вот вам два флайера, пообедайте в нашем кафе «Добрый повар», – предложила администратор. – Кто от нас – тем кофе бесплатно.
– Вот развернулись за твоей могучей спиной! – выдала Маша, едва мы вышли на улицу. – Чувствуется, что эта Света оказалась хорошим продюсером…
– А ты уверена, что эта мадам – та самая Света?
– У меня нет ни малейшего сомнения, – заявила Маша.
Мы с ней чудесно пообедали. И все говорили, говорили, будто купались в светлой воде.
3. Про эпоху Большого слова…
«Новый порядок наступил внезапно. Был понедельник, и люди шли на работу, как всегда. А все уже было другое…»
Что же произошло с нами и почему так резко и вдруг? Про то, что папа проиграл, я узнала из теленовостей, находясь еще в Париже. А про то, «как» он проиграл и «почему» – я не узнала. Когда меня отправили в изгнание, я еще была подростком. Мозгом я мало что понимала. Можно сказать, почти ничего. Но я умела чувствовать. Папу любили в Городе. Папины портреты полотенцами качались на электрических проводах. Папа в галстуке-бабочке и клетчатом пиджаке улыбался как народный артист. Папа-то и создал образ нового человека. Открытый, образованный. Стильный пиджак, галстук, обворожительная бесхитростная улыбка. В советские времена таким был Гагарин, а потом – мой папа.
Без него и без мамы не обходилась ни одна театральная премьера, ни одна выставка, ни одно празднование. Они были самой светской парой нашего города. Тогда про папу писали: «Сливка – Колумб нашей демократии».
Я пила сок папиной популярности. Я качалась на маминых каблуках, в мини-юбке и улыбалась красными губами прекрасному миру. Счастье лилось из каждой подворотни.
Вскоре мама прилетела в Париж не одна, а с папой. Папа был бледен и все время хватался за сердце. «Нас кинули, – определила мама. – У папы нет перспектив на реставрацию. Им всем наплевать на демократию, они все хотят разворовывать собственность. А теперь, когда отец ее не сторожит, всякий подонок может присосаться к собственности и приобрести ее за бесценок».
Тот банк, который финансировал мое проживание в частной школе во Франции, сразу отказал папе в деньгах, как только папа потерял власть. И главное, что я поняла: случившееся с папой – фатально. Он безвозвратно утратил все. Это я прочитала на мамином лице. И то, что мать не дала мне в нашем городе ни одной наводки, к кому можно обратиться за советом и помощью, ни одного адреса не оставила из прежних, ни тем более новых знакомых – это тоже было показательно. Теперь мы были отверженные. Мать даже не сказала, где брать деньги, когда они закончатся.