Идрис и Пифон - стр. 26
– Я не могу…
– Что?! – переспросил Соколов.
– Я не могу.
– Я плохо слышу, великий маг! Что вы сказали!
Идрис вздохнул и на выдохе выдавил:
– Я не могу! Кто-то перекрывает мои способности. Мне почему-то кажется, это ты, – ответ был не просто типичен для любого опростоволосившегося экстрасенса. Эта уже столь заезженно множеством экстрасенсов на ТВ, что уже слышать было противно подобные отговорки. Особенно сейчас в шоке был Евгений. Сколько раз экстрасенсы попадались на лжи, столько все поголовно вечно начинали одну и ту же песню, что кто-то мешает им использовать свои способности по максимуму. Придумали бы уже что-нибудь другое, новое. Но нет! Будем идти по проторенной дорожке в надежде не упасть лицом перед публикой, а на деле разбиваем себе нос об асфальт при падении вдребезги, заляпав кровью всё вокруг. Ну, неужели нельзя сказать, что Луна не в той фазе, Марс не в Сатурне, чтобы оправдаться, солнечные лучи не под тем углом на землю падают? Оправдание тоже так себе, но хоть что-то новое и оригинальное!
– Я?! – Соколов со злорадством захохотал, будто издеваясь над Идрисом, – Я! Да я даже не обладаю никакими суперспособностями, чтобы тебе помешать! Почему я?!
– Не знаю, – отвечал Пустов. Ответить ему было нечего, да и незачем. Зал уже начал по чуть-чуть переходить на сторону Соколова. И это был тот самый момент, когда нужно бежать прочь без оглядки сломя голову, сталкивая всё мешающее на своём пути. Всё дальше и дальше, пока не останешься наедине с собой, чтобы спокойно вздохнуть, ведь тут, стоя на сцене, подступил комок к горлу, а от удушья голова пошла кругом. Надо бы скорее на свежий воздух. Но он, ещё минуту назад великий Идрис, маг и волшебник, стоял, как истукан с острова Пасхи, не в силах сдвинуться даже на шаг. Ноги будто застряли в засыхающем, вязком бетоне. Руки стали тяжёлыми, как два бревна, потому не было даже сил врезать Соколову по морде, хотя желание возникло слишком уж непреодолимое. Время замедлилось настолько, что секунда казалась часом. Дмитрий окончательно затерялся во времени и пространстве. Даже взгляд его не мог сконцентрироваться в одной точке, а вместо этого расплывался на объектах за спиной Евгения. Это было сродни состоянию алкогольного или наркотического опьянения. В таких случаях наркоманы говорят: «Я залип», – описывая своё изменённое состояние. Тут бы упасть, чтобы Соколов и зрители отвлеклись и оставили бы Пустова в покое хоть на время. Но какая-то неведомая сила предательски крепко держала сзади, не давая броситься на пол с грохотом, как роняют мешок с песком. Со стороны, могло показаться, это выглядело как посттравматический синдром, как у военных с их стеклянными глазами. Таким оно, чувство это, на самом деле и было. Идрис после Евгения был как выжатый лимон, словно переживший артобстрел и бомбёжку разом на побережье злосчастной Омахи-бич, где нацистские пулемёты долбили без устали, не давая передохнуть ни на секунду. И всё, что оставалось, так это молиться Господу, лишь бы сей проклятый день закончился…