Идолы и птицы - стр. 12
– Да, Бекки, не сомневайся! Всё до капельки, до малюсенькой капелюшечки помню. Даже сколько раз сделал тебя в монополию.
– Вот же! – раздалось в трубке. – И что, даже помнишь о том, как отдал мне в полноправное владение наш ящик с сокровищами перед операцией?
– Да, Бекки, помню даже то, что такого не делал.
Из трубки послышался звонкий смех.
– Как жаль! У потери памяти просматриваются явные достоинства: всегда можно сказать, что ты был таким, как нужно мне, или ещё кому-нибудь. Как считаешь?
– Хорошая идея, я обязательно ей воспользуюсь, если подвернется кто-нибудь, с потерянной напрочь памятью.
Я заметил, что мой разговор с Ребеккой поверг родителей в состояние эйфории. В их глазах каждое сказанное мною слово было живым подтверждением моего полного восстановления, и потому я не стал сдерживать себя и вдоволь наговорился с сестрой.
Как оказалось, моё возвращение чуть не сорвало её поступление. Родителям пришлось пойти на конфликт, чтобы оградить её от участия в трудностях этого периода моей жизни. Но она смогла взять себя в руки, и теперь уже, будучи студенткой-архитектором, подтягивает некоторые предметы, важные для начала её учебы.
Мы ещё немного побыли вместе с родными, поговорили ни о чем. Я спросил, произошли ли изменения в их жизни за время, пока я отсутствовал, на что отец задумался и ответил, что наибольшим испытанием оказалось понять, насколько я для них дорог. Это меня крайне тронуло, я попытался объяснить, что не мог поступить иначе, а они оправдывали мое поведение моим тогдашним состоянием. В общем, беседа прошла по-родственному правильно, когда разные поколения близких людей говорят на понятном друг другу языке.
Когда все ушли, оставив меня одного, я наконец осознал, где нахожусь на жизненном пути – и, соответственно, можно было решать, куда двигаться дальше. Во время разговора с Бекки я окончательно утвердился в том, что память ко мне вернулась. Только имея многолетний опыт общения, зная каждую скрытую эмоцию и желания собеседника, можно так легко и непринуждённо вести беседу. Родители были столпами моего мировоззрения, я не мог говорить с ними в развязной игривой манере. Общение с ними подразумевало некую дистанцию, искреннее уважение и подражание всему, что я считал в них правильным. С Ребеккой всё было иначе: мы могли паясничать, дразнить друг друга, выдавать воображаемые и неприемлемые развития событий за действительные только ради придания сочности нашей перепалке. Ближе и бескорыстней отношений ни у нее, ни у меня никогда не было. Но теперь Бекки, как и я, выходит в большой мир, где такой стиль общения безнадежно устарел, а душевная близость между людьми становится просто дорогой как память, как мой с сестренкой ящик с сокровищами в подвале отцовского дома, который она так беспардонно попыталась у меня увести. С такой мыслью я и погрузился в сон, твердо зная, что больше не вернусь в палату этого некогда квадратного мира во главе с сухим педантичным врачом и ядовито-черным прямоугольником на стене возле кровати.