И все-таки жизнь прекрасна - стр. 21
– Жена просила ее извинить, что не может разделить нашу компанию. Простудилась. Вчера села с мокрой головой, дуреха, на балкон (Михаил Александрович как-то очень тепло и необидно произнес это слово – «дуреха») и ее продуло…
Он наполнил рюмки коньяком и поднял свою.
– Давайте за здоровье Марии Петровны. И до дна… – Я повернулся к соседу и прошептал ему: «Я не пью, Петро…» «Ты что, с ума сошел? Он этого не поймет…»
И громко повторил вслед за хозяином: – «За Марию Петровну. До дна!» Пришлось выпить.
Понемногу все расслабились и завязался общий разговор.
Неожиданно Шолохов обратился ко мне, и я вновь почувствовал пронзительность его взгляда.
– Мне очень знакомо ваше лицо… И фамилию вашу я слышал. Где мы могли встречаться?
– Наверное, на съездах писателей, Михаил Александрович.
– Понял. Я как-то сразу не сопоставил… Вы – поэт. Это вас я читал в журнале «Юность»… Было такое?
– Каюсь, бывало…
– Не кайтесь, журнал и стихи хорошие. Хотя и не все мне нравится в «Юности». Но об этом не будем.
– Не будем, – нагло согласился я.
И тут же Шолохов перевел разговор в другую плоскость.
– Недавно у меня побывал Евгений Евтушенко. Прилетел искать защиты. На Западе он опубликовал свою «Автобиографию», которая очень не понравилась в Москве. И, как всегда, мятежного поэта «прижали». Посулили неприятности. А Евгений, как известно, не любит неприятностей… Вот он и примчался ко мне за помощью. Я ему говорю – разберетесь. Что вам, впервой, что ли… Продолжайте писать. Жизнь у вас такая – из огня да в полымя…
Налили по второй. Петро морщился, но пил до дна. По его виду чувствовалось, что вчерашнее похмелье пошло на второй круг.
Повернувшись к своему фронтовому товарищу, Шолохов весело спросил его:
– А помнишь, как в конце войны мы прошли с тобой почти все страны Европы… Венгерский токай, чешская сливовица, немецкий шнапс… Ты еще тогда перебрал в каком-то городке и мы тебя почему-то уложили в ванну…
Все засмеялись.
– Нет, Миша, это ты ночевал в ванне, а не я… Шолохов мгновенно среагировал:
– И как это мы с тобой вдвоем уместились в ней…
В этот момент я почему-то вспомнил деда Щукаря.
Все-таки не случайно Шолохов написал его. Даже по нашему застолью чувствовалось, как любит автор «Тихого Дона» беззлобную шутку, какое удовольствие получает от самоиронии. В нем бурлила озорная казацкая натура… Он то и дело посмеивался, гладил усы и весело наполнял рюмки.
– За что пьем? – спросил в очередной раз. И сам же предложил: – За гостей…
Но вдруг Шолохов как-то посуровел и снова обратился ко мне.
– Меня очень огорчает, что многие наши молодые прозаики, да и поэты тоже долго ходят в коротких штанишках. Видимо, время такое у нас наступило, неторопливое, мирное… Можно и понежиться в литературных колыбельках. А вспомните классиков российских – Лермонтову – 26, Писареву – 28, Надсону – 25, Добролюбову – 25… И они уже все успели совершить. Хотя, наверно, и сейчас немало талантливой молодежи.