ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы - стр. 3

Типичная сегодня реакция людей на появление работы о «тоталитарном прошлом» сводится к легкому раздражению: «Ой, опять об этом. Зачем? Уже столько написано». Но применительно к нашей стране нет никаких оснований считать, что сделано очень многое, скорее наоборот. Устойчивое сопротивление, оказываемое такой работе, нежелание разбираться со своим прошлым, проявляемое, как только затрагиваются подобные темы, правильнее рассматривать как симптом скрытых конфликтов и напряжений, о которых «лучше молчать, чем говорить». Сам факт негласного табу на определенные темы (общее согласие в том, что об этом не нужно думать) означает, что дело не в истории, не в прошлом, а в социальных отношениях, которые воспроизводятся в настоящем.

Если называть вещи своими именами, речь о проблематике институционального насилия государства. Лёзина выносит на свет именно то, что так хорошо скрывает от себя самого российское общество. Автор ясно представляет себе природу тоталитарных режимов и последствий, которые образуют незаживающие травмы и комплексы массового сознания, обеспечивающие сохранение подобных систем господства. Она прекрасно понимает, что вскрытие коллективного бессознательного, или нашего коллективного подсознания, может происходить только через анализ механизмов воспроизводимости подобных режимов на протяжении поколений.

Вопрос «Почему в России не получилась демократия?» – один из самых важных для нас, но российские политологи, социологи, юристы всячески стараются уклониться от ответов на него. В лучшем случае диагноз неудачи ограничивается простой констатацией: реформаторы оказались политически несостоятельными, не смогли воспользоваться широкой поддержкой, которую они имели в 1989–1991 годах. Или ссылаются на трансформационный кризис 1992–1999 годов, который оказался настолько глубоким, затяжным и тяжелым, что люди потеряли доверие к демократам и надежду на их способность вывести страну из тупика, в котором она оказалась к середине 1980‐х годов. Чиновники настаивают на том, что демократы в ходе сомнительной приватизации дискредитировали себя, что непродуманные реформы разрушили советскую экономику, привели к разгулу преступности и т. д. Возведение объяснения к формулам более общего порядка («Всякая революция проходит свои циклы развития, реакция – это неизбежный этап консервации достигнутых изменений») – явно не лучше, хотя оно, мало что объясняя, позволяет примириться с временным поражением.

Дело не только в понятном («естественном») оппортунизме экспертов, зависимых от государства или международных научных фондов. Настоящая причина политологического пустословия заключается в том, что на поставленный выше вопрос нет ответа. «Исторически так получилось…» Честным, то есть единственно возможным, ответом был бы следующий: «Всерьез демократии никто не хотел и об этом не думал». Упреждая возмущенные реакции: «Как же так, а сотни тысяч митингующих в 1989–1991 годах, а движение неформалов, диссиденты, гласность, Съезд депутатов, августовские баррикады вокруг Белого дома?», вынужден сказать: хотели бы – получилось. Для этого надо было готовиться, брать на себя ответственность, создавать теневые («параллельные») неформальные социальные структуры, способные принять на себя функции новых институтов, как это было в Польше, Чехословакии, Эстонии. Никто ведь не заставлял демократов отдавать свои права бывшему первому секретарю обкома, полагаясь на «честного, порядочного и прогрессивно мыслящего» начальника.