Хватай Иловайского! - стр. 5
Никогда не видел, чтоб здоровый степенный мужик, полторы сажени ростом, косая сажень в плечах, борода до пупа, так резво прыгал через забор. Нет, знал, конечно, что нагайка и ума прибавляет, и резвости, и юности даже, но чтоб вот так, всё сразу и настолько действенно – любовался впервые…
– А ты что ж стал столбом, пень с чугунным лбом? Раз с курьером беда, значит, нам туда, и уж ночь не в ночь – надо парню помочь!
– Поздно ему помогать, – не знаю откуда, но почему-то сразу понял я. – Но и спорить не буду, ты прав, седлаем коней и до лесу, пока ещё хоть как-то светло…
– Дядюшку вашего предупреждать не надо ли?
– А толку-то? – пожал плечами я, подбрасывая шпору на ладони. – Он по-любому меня на расследование направит, а тебе сопровождать велит. Скачем уж сразу, потом доложимся.
Старый казак что-то хмыкнул в усы, но молча пошёл за мной на другой конец села, где, собственно, мы и квартировались. Именитый генерал, ясное дело, забрал лучшую хату в Калаче, а я, хоть и его племянник, но человек скромный, чина небольшого (пусть и офицерского), обещанного «Георгия» по сей день не получил, да и кому теперь до наград? Так что мы с моим денщиком-поэтом-балагуром-вдовцом Прохором живём на конюшне, спим на сеновале, он ближе к стойлам, а я на самой верхотуре, под протекающей крышей. Зато и приказы генеральские мне исполнить – только их сиятельству бровью повести! Я уже в седле, усы закрутил, саблю в руку – и полетел характерник служить царю, Отечеству, вере православной да батюшке-Дону…
Ну если уж совсем честно говоря, служака из меня никакой, тут дядя прав. Карьерный рост, золотое оружие за храбрость, ордена да кресты на грудь – как-то всё это не цепляет. Мне бы к разлюбезной сердцу моему Катерине заглянуть успеть, с губ её бутонных поцелуйчик отхватить, а там уж пусть даже и на войну. Куда она, война, от меня денется…
– Илюшка, чтоб тя?! Чего столбом застыл, на какие мысли разлакомился? Иди вона, сам своего чертяку арабского седлай, эта нехристь меня ни в грош не ставит! – обиженно взвыл потирающий плечо Прохор. – И скажи ему, что, если он, крокодил лошадиного племени, меня ещё хоть раз тяпнет, я его оглоблей поперёк хребта при всех кобылах не помилую!
Белый арабский жеребец (подарок благодарных парижан моему героическому дядюшке) прыгал по двору козлом, ржал, махал хвостом и вообще вёл себя как последняя скотина.
– К ноге! – строго приказал я.
Конь прижал уши и, осторожно шагнув в моём направлении, замер, как античная статуя.
– Ты чего меня перед подчинённым позоришь?!
Араб коротко всхрапнул, всем видом изображая, что если я имею в виду своего денщика, то тут надо ещё посмотреть, кто у кого в подчинении…