Хрущев: интриги, предательство, власть - стр. 23
– А как это сделать? – спросил мнимый фракционер. – Это все равно, что я должен доказать, что я не верблюд.
– Насчет верблюда я не знаю, как ты можешь доказать, что ты не верблюд, – говорит Никита, – а вот линию партии ты не поддерживаешь.
Переубедить в чем-то Никиту было невозможно. У него была своя логика, свои оценки. «Два месяца нахожусь под ударами, – прямо заявляла очередная академическая жертва, – что вы от меня хотите?»
В академии Хрущев почувствовал всю силу партийной власти. Не имея способностей и желания учиться (правда, в своих мемуарах он пишет, что очень хотел), Хрущев превратил академию, что называется, в дискуссионный клуб. На заседаниях партийного бюро и собраниях перестали обсуждать вопросы, связанные с учебой, а то и дело, а чаще всего без всякого дела, отыскивали, клеймили, исключали из партии и «выбрасывали» из академии «правых». У обвиняемых под давлением вымогали признания. Хрущев охотно верил слухам и клевете и не принимал никаких оправданий. Собственно, в академии он организовал моральный террор. Ломал слабых, шантажировал и клеветал на сильных. Создавая нетерпимо-напряженную обстановку вокруг, он чувствовал себя легко и свободно. Никита Сергеевич понял, что человек слаб, что в жизни важно не то, кто ты есть на самом деле и на что способен, а то, каким ты кажешься. Интеллигент всегда спасует перед наглостью, выдаваемую за откровение и смелость, и здесь его можно взять голыми руками, скрутить и выбросить. Возвышения можно добиться не путем приобретения знаний и ума, а путем уничтожения тех, кто умнее и больше тебя знает.
Уже будучи в отставке, Хрущев будет утверждать, что в те годы (в отличие от последующих кровавых чисток) все решалось «в дискуссиях и при помощи голосования». Это прямая ложь и увертки, желание все свалить с больной головы на здоровую. Атмосфера, в которой проходили эти «дискуссии», была сродни террору.
В эти годы Ежов часто приезжал в академию и встречался с Хрущевым. О чем они говорили, никто не знал. Но после этих встреч и разговоров обязательно кто-то исчезал из академии. Неизвестно, куда делись слушатели
Воробьев, Макаров, Пахаров, Левочкин. В поздних воспоминаниях Хрущев лицемерно будет сожалеть об их гибели, но ничего не скажет, что именно он, а ни кто другой, виновен в их трагической кончине.
В своем стремлении пробиться наверх, Хрущев не считался ни с чем и ни с кем. Он был большим сталинистом, чем сам Сталин. Показателен такой пример: 20 ноября 1930 года партбюро академии под руководством Хрущева приняло резолюцию о недоверии к «покаянию» Бухарина, а 22 ноября «Правда» отозвалась о том же «покаянии» мягко и с пониманием. Тут уж получился явный «прокол». В срочном порядке Никита дал отбой и продиктовал новую резолюцию: «Данная в постановлении прошлого собрания оценка заявления т. Бухарина– неправильна, это является политической ошибкой левацкого характера. Собрание эту характеристику отменяет».