Хрущёба № 17 - стр. 4
В шестидесятом их развалюху с другими соседними снесли. Их выселили на окраину. Вырыли котлованы и стали строить дома. Софья, иногда сама не зная как, оказывалась у могилы своего дома. Ходила, сидела совершенно потерянная. Малюсенькую квартирку на окраине она так и не признала своим домом.
Таня, приходя после работы домой и не находя матери, приезжала к поповскому дому и забирала расстроенную мать.
Когда дома выросли наполовину, Ольга решительно взяла бриллиантовое кольцо, снесла в скупку и оплатила первый взнос за однокомнатную квартиру в недостроенном ещё доме. Дочери не сказала.
А потом на свадьбу дочери подарила ордер на квартиру. Именно в тот дом, где стояла их развалюха.
Гришка Слямзин
Гришка Слямзин был бабник и вор. Да не просто вор, а конокрад. Хуже уж ничего и быть не могло в глазах почтенной пермской публики, но было. Гришка был красавец и цыган. Репутация – хуже некуда. И поэтому каждая девица на выданье мечтала оказаться у него в объятиях. И пойти с ним под венец. Дальше этого обычно девица ничего путнего придумать не могла. Могла представить выход из церкви (благо, что цыгане какие ни на есть, а христиане), под колокольный звон, ужас в глазах мамаши и дикую, судорожную зависть всех пермских девиц и молодух. Это заставляло биться сердце мечтательницы так громко, что маменька начинала давать успокоительные капли и зазывать в гости дохтура.
Что уж скрывать, и маменьки, многие маменьки в грешных отрывистых снах на полнолуние тоже видывали себя не раз в объятиях Гришки. Просыпались, мелко крестились и просили изгнать нечистого из снов, но потом закрывали глаза и сладкосладко переживали вновь объятия и прикосновения к сахарным устам Гришки. Красота его была непереносима для женских глаз и сердец.
Гришка об этом знал, и беззастенчиво пользовался. Перепортил он тьму пермских девиц на выданье. Они рыдали на родительской жёсткой груди, но не сожалели ни капли. Вспоминали, как щекотали во всяких стыдных местах его пушистые смоляные усы, как тискали, мяли и заставляли стонать и корчиться от невыносимого наслаждения его длинные барские пальцы. Как кусали и покусывали его жемчужные зубы, оставляя синяки на белых девичьих телах. Ах, всё бы отдали порченые девицы за тот грех, который они испытали с Гришкой. Всё! А потом – хоть в монастырь, выплакивать горе, что никогда не познать на земле более такого райского наслаждения.
Жил Гришка на окраине Перми, уже давно отбившись от табора. И фамилию свою цыганскую забыл, довольствуясь прозвищем Слямзин, которым наградил его со злости мелкий пермский купчишка, обчищенный Гришкой на спор на глазах у покупателей в его же лавке.