Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник) - стр. 44
Он был перевязан черной лентой, посеревшей от пыли; дрожащими пальцами Амелия развязала узел и развернула пергамент. Она читала, с трудом разбирая старинный почерк, древние слова. Ее прекрасное лицо мертвенно побледнело, и даже ее фиалковые глаза затуманились ужасом.
Грохот и скрежет становились все громче. Амелия не сомневалась, что дверь долго не выдержит. Ни одна дверь не удержит их вечно. Они ворвутся сюда, и она станет им добычей. Если только… если только…
– Прекратите! – закричала она, и ее голос дрогнул. – Я отрекаюсь от вас, ото всех, и прежде всего – от тебя, Князь Мертвечины. Именем древнего договора между твоим народом и моим.
Шум прекратился. В наступившей тишине Амелия слышала ошеломление. А потом раздался надтреснутый голос:
– Договор?
И еще с дюжину голосов, по-прежнему жутких, зашептали нестройным хором:
– Договор, договор, – неземным шелестом.
– Да! – выкрикнула Амелия Эрншоу, и теперь ее голос был тверд. – Договор.
Ибо свиток, столько лет скрытый от мира, был страшным договором, заключенным в незапамятные времена между Владельцами Дома и обитателями склепа. В нем были исчислены и описаны все кошмарные ритуалы, соединившие два клана в веках, – обряды крови, и соли, и еще многого сверх того.
– Если ты прочла договор, – молвил глухой голос из-за двери, – ты знаешь, зачем мы пришли, дочь Хьюберта Эрншоу.
– Вы пришли за невестами, – просто сказала она.
– Да, за невестами! – прошелестело с той стороны. – За невестами, за невестами! – Шепот все нарастал, растекался призрачным эхом, и уже, казалось, весь дом содрогается в ритме этих слов, бьющихся пульсом тоски, и любви, и голода.
Амелия закусила губу.
– Хорошо. Невесты. Я приведу вам невест. У вас будут невесты, у всех.
Она говорила тихо, но они услышали, ибо за дверью вновь воцарилось безмолвие – глубокая, бархатная тишина.
А потом призрачный голос прошипел:
– А может, попросим еще на гарнир этих рогаликов? Как вы считаете, она не откажет?
Горячие слезы жгли глаза. Молодой человек отодвинул исписанный лист и швырнул перо в стену. Чернила темными брызгами полетели на белый бюст прапрапрадеда, бурые капли оросили долготерпеливый мрамор. Огромный печальный ворон, сидевший на мраморной голове, испуганно встрепенулся, едва не упал, но помахал крыльями и все-таки удержался. Потом неуклюже заплясал с лапы на лапу, черным глазом-бусиной уставившись на молодого человека.
– Это невыносимо! – воскликнул молодой человек. Он был бледен, его била дрожь. – Я не могу. Никогда не смогу. Клянусь… э… – Он замешкался, перебирая в уме подходящие к случаю проклятия и клятвы из обширных семейных архивов.