Хроники Нордланда. Цветы зла - стр. 63

– Я знаю. – Сдавленным голосом произнёс Гарет, закрывая лицо руками. – Я хотел умереть после этого. Мне казалось, что после такого нельзя жить.

– Мне тоже. С ним были ещё люди… двенадцать человек. Они вместе несколько часов меня… Такое со мной творили… Били, резали, жгли, ломали пальцы, сдирали ногти, прутья втыкали насквозь, – он показал запястья со страшными шрамами, – и в ноги тоже… – Гэбриэл говорил глухо, без эмоций, глядя на свои руки, тяжело лежавшие на столе. – Спицы раскалённые в тело вгоняли, медленно так. На собственной коже подвешивали. Я так кричал, что горло сорвал, и потом только сипел. Меня в чувство приводили, и снова… Пока я не отключился окончательно. Почему не сдох, не знаю. Кажется, от того, что Доктор – есть там такая тварь, – меня выходил тогда. И Хэ не добил, но этот – Наверное, потому, что я сам хотел умереть, а он по натуре тварь, ему нравится издеваться, мучить, наблюдать, как кто-то мучается. Он и мучил меня… Я не сдавался, не хотел делать то, что он от меня хотел, терпел всё… Мне пальцы ломали, по одному, медленно, ставили коленями на битое стекло и держали так по многу часов…

– Я знаю. – Прошептал Гарет.

– Мне жаль, что ты знаешь. – Взглянул на него Гэбриэл. – Я не знал, что кто-то мучается вместе со мной… Мне бы этого не хотелось. Хотя то, что я никому не нужен, что я совсем один, сильно меня мучило. Когда я валялся, в крови, избитый, связанный, и подыхал от жажды, самым страшным мне казалось, что на это всем плевать, что нет ни одной живой души, которая просто… хоть пожалела бы меня. А они ещё свежие раны мне солью присыпали…

Гарет глухо вскрикнул, вновь закрывая лицо руками. Потом, придя в себя, налил ещё вина себе и Гэбриэлу, жадно, залпом, выпил.

– Я могу не рассказывать дальше. – Сказал Гэбриэл, с жалостью глядя на него.

– Нет. – Выдохнул Гарет. – Говори. Не пропускай ничего. Я хочу знать. Прошу тебя.

– А что рассказывать?.. Это с год где-то продолжалось, пока Хэ не понял, что либо я всё-таки сдохну, либо ему придётся сменить обращение со мной. О, он хитрый, тварь! Я сидел в клетке в его покоях, а он меня потихоньку обрабатывал. Что, мол, зауважал меня, что я достоин быть среди избранных, а избранные – это Домашний Приют, его семья, его любимые сыновья, и что он мечтает когда-нибудь увидеть меня среди них. Лакомства мне совал сквозь прутья, говорил так сочувственно. Что, мол, всё это только для моего же блага, чтобы я смирился, потому, что непокорных полукровок люди сразу убивают, а он, мол, нас готовит к жизни в жестоком мире. Много ли мне было надо? – Усмехнулся он горько. – Я настолько к тому моменту был измучен… И душой даже больше, чем телом. Я устал, я устал бороться, мне так хотелось сочувствия… Помощи. Он, сука, это угадал. Но сначала он заставил меня выполнять всё, что хотел… Он для этого отправил меня в Галерею, где у меня на глазах мальчишку три дня убивали два урода, Нерон и Клавдий. Глаза ему выдавили, руки жерновами раздавили, по одной, не торопясь, потом, приведя в себя, жгли их… Насилуя при этом – один калечит, другой насилует, пока тот шевелится и кричит. Они его отпустили, только когда от него одна болванка осталась, без глаз, без кистей рук, без ступней, почти без кожи. Я думал, что я следующий… Меня трясло и рвало через раз, я почти помешался. Когда ко мне подошли, чтобы воды дать, я заорал и чуть не убился о прутья клетки… Я думал, что сейчас меня… Но не меня. Они Кая туда притащили. А Хэ, который тоже пришёл, сказал: или ты сейчас сдашься, или следующий – он. Я сломался. Он отправил меня на Конюшню, к другим пацанам, сказал, тварь, что я должен заслужить, чтобы меня повысили, и тогда, мол, я буду сам король над всеми Садами Мечты. И три года я прожил там. Сбежать пытался, трижды. Первый раз сказал Каю, мы вместе побег планировали, но он сдал меня Хэ, чтобы в Приют попасть… Не попал. Нас обоих выпороли так, что Кай умер сразу, под плетьми, а я выжил, хоть и валялся в бреду и в крови долго… Несколько дней. Меня бросили, связанного, наверху, лето было, я был в комнате без окон… Там жарко было, и мух – миллион. Они ползали по мне, по моим ранам, по лицу… Я выжил, и попытался сбежать во второй раз. И опять меня друг выдал. Но его не выпороли – только меня. А я всё равно вновь попытался бежать, в этот раз один, и в этот раз более удачно: я много дней прятался в коридорах этой проклятой башни, крыс ел, воду воровал по ночам, искал выход… И понял, что нет выхода. Меня снова поймали. Я думал, что мне конец – меня Аяксу отдали, в Галерею, на два дня. За эти два дня он мне грудь сжёг, пальцы снова переломал, в общем… Покуражился надо мной всласть. У меня рёбра и ключица были сломаны, я дышал через такую боль, что вспомнить страшно. Вообще-то, в Галерею навсегда отдают, оттуда никто не возвращался, но меня вернули. До сих пор не понимаю, почему. Помню, как валялся тогда один, прямо на каменном полу, ожоги болят, так, что аж глаза из орбит вылазят, пальцы и рёбра переломаны, пить хочется так, что глотка слипается, а кувшин с водой стоит у самой двери… Я сутки к нему полз. Чуть проползу и сознание теряю, и в бреду доползаю и начинаю пить, а вода в горло не проходит, и снова… А когда всё-таки добрался, то взять кувшин не могу – он тяжёлый, а у меня пальцы все сломаны. Я тогда аж заорал от отчаяния, лежу, ору, слёзы градом… И тут дверь открылась, и вошёл Гефест, тогдашний вожак Приюта. Он мне воды дал, велел Клизме меня лечить, а потом забрал в Приют.