Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423» - стр. 19

По складу характера и добродушию брат не отличался драчливым нравом и никого не задирал первым. Но подростки в вечернее время иногда проводили короткие схватки, пытаясь повалить соперника и заодно проверить собственные силы. Брат был значительно сильнее своих сверстников и легко укладывал их на обе лопатки. Имея общительный и открытый характер, брат быстро вписался в наш подростковый коллектив, и все сверстники воспринимали его не как чужака, а как одного из местных жителей. До четырнадцати лет я не занимался спортом и был довольно хилым и слабым, но никто меня не обижал и не задирал, зная, что брат всегда встанет на мою защиту. Он вместе с нами лазил по чужим огородам за яблоками, малиной или клубникой, но никогда не был инициатором таких походов. Ему каждый день надо было вставать с восходом солнца, и часы ночного сна для него были дороже всего. Мы-то могли отоспаться утром и компенсировать усталость от ночных походов, а у него такой возможности не было. Тем не менее, законы ночной улицы и законы подростковой компании были неумолимы. Отказаться пойти в чужой сад было равносильно проявлению трусости, и брат на равных участвовал во всех наших походах по соседским огородам. Несмотря на то, что в нашей подростковой компании тех лет многие из моих детских друзей, такие, как Иван «Гнездо», Леша «Десячок», «Никула» (сын единственного в нашем селе члена партии Юрьева Тимофея Михайловича, у которого кроме «Никулы» было еще восемь детей), а также и мой брат пастушонок Коля, уже бросили школу и работали в колхозе или помогали родителям по хозяйству, никому из нас и в голову не приходило забраться в чей-нибудь дом или погреб или своровать в колхозе зерно или картошку, чтобы продать наворованное и поделить деньги.

В то же время на другой улице нашего поселка жило многочисленное потомство Гаврилы Патрина, который погиб на фронте. Детей Гаврилы почему-то не называли по фамилии погибшего родителя, а называли по имени отца «Гавриловыми». Гаврила оставил много детей, среди них были и девушки, но они были значительно старше меня, и я их не запомнил. Но трех братьев – Николая, Василия и Михаила я помню, а с младшим Михаилом приходилось играть в карты, а позже и выпивать. Его называли «Мишка Краб» потому, что в младенчестве он провалился по самое горло под лед, и его не сразу смогли оттуда вытащить. Живым он остался, но его пальцы на руках и ногах навсегда скрючило, и они стали неподвижными. Передвигался по земле он шаркающей походкой и был настоящим инвалидом, но это не мешало ему вести активный образ жизни. Рядом с домом «Гавриловых» жила его сестра тетя Дуня, которую по-уличному все называли Дуняхой. Ее муж тоже погиб на фронте, и она в одиночестве воспитывала двух детей Николая и Шуру. Шура какое-то время был в детдоме и научился там играть на баяне. Когда я освоил гармонь, то ходил к Шуре послушать, как он играет на баяне, а заодно и поучиться. Шура играл правильно, знал ноты, но игра его была казенной и холодной. По сравнению с виртуозом Иваном Коньшиным его игра не несла в себе непередаваемого очарования русской удали и мне не понравилась. Учиться игре на баяне мне расхотелось, но моя дружба с Шуркой «Дуняхиным» продолжалась. Там я и познакомился поближе с его соседом – Мишкой «Крабом». Он был голубятником, показывал мне каких-то красивых «турманов», а потом свистом и палкой, с привязанной на конце тряпкой, поднимал голубиную стаю высоко в небо. Зрелище было захватывающим, но оставило меня равнодушным. У меня не было ни времени, ни желания завести собственную не то что стаю, но даже пару приличных голубей. Родители не рекомендовали мне ходить на другую улицу поселка и дружить с «Гавриловыми» и «Дуняхиными», так как Мишка «Краб» и Колька «Дуняхин» были лет на пять старше меня, уже успели посидеть в тюрьме и считались единственными ворами в нашем поселке. Но я ходил не к ним, а к Шурке. Он мне был интересен тем, что, будучи от природы слаб зрением, жил в специализированном детдоме для слабовидящих, да еще и научился играть на баяне.