Хранитель детских и собачьих душ - стр. 38

Я откатился вбок, нетвердо встал на четвереньки, зачерпнул в ладонь ледяной колкий пух, отирал лицо, пытаясь промыть глаза, – а темнота наступала, издеваясь, зацеловывала. Зрение проявлялось как бракованная фотопленка – кадрами, выхватывая из ничего: бревна, сосны, зарево за поленницей (сарай горел?). Растерзанный Старый дотянулся-таки до топора, пока я пытался встать на ноги, шатаясь и пыхтя, ударил псюшу раз, другой… Он не мог далеко замахиваться – отважный пушистик почти растерзал его левое плечо, не желал отцепляться, вис, впившись намертво.

Когда я подковылял, все было кончено. Зверь лежал ничком, человек надрывно хрипел, вяло ерзал в снегу. Зыркнул на меня, не узнавая.

Я вырвал топор из слабой, когтисто сведенной руки и глухо опустил на затылок, хрупнувший спелым арбузом. Он упал. Я ударил еще раз. И еще. И еще.

Со́бак умирал. Стекленели гранатово-жаркие глазёны, язык вывалился блеклой тряпкой. На коленях – колотила дрожь – пытался погладить его, но огонь, разраставшийся за поленницей, осветил мою руку, в крови, в грязи, и я не посмел его тронуть. Огонь уже лизал верхний слой дров, а мне становилось все холодней – одному в черном, равнодушном лесу. Чтобы знать наверняка, я должен был зайти в избу, но для начала оттащил тело собаки и ее хозяина подальше от жара; труп примерз, отдирать его от земли пришлось с помощью топора.

За углом лежал пацан с разорванной глоткой, широко распахнутый рот вечно говорил: «о». В избе стояла тишина. Мертвяк негромко сипел. Увидев меня, заскреб по полу, забулькал. Я снова вырубил его. Обухом.

Кстати, рядом с убитым хозяином избы я выронил, наклонившись над ним, картошину – ел торопливо, не заметил, как юркнула за пазуху, – так они меня и вычислили.

Огонь гудел рассерженным шмелем. Пламя растекалось по небу, отражаясь в тяжелых тучах, пугая луну нездоровым багрянцем. Сарай выгорел за полчаса и, когда заполыхала изба, почти погас. Лопаты я не нашел, зато отыскал в золе свой нож, страшнючий, покореженный, который и использовал в нужном качестве. Теплая закопченная земля с трудом, но поддавалась. Яма не получилась большой, скорее широкой; и усталости почти не ощущал – потому что твердо задал себе программу, как автоматическому устройству.

В избе я подобрал сумку с документами на имя Афоньева Петра Сергеевича, 1932 года рождения, справку-разрешение на ношение оружия, карту лесничества. Другие трупы оттащил в избу, вывернув им карманы, нашарил около двух тысяч рублей и подобрал с пола самодельную заточку Мертвяка.

Со́бак покоился сверху тела хозяина, так что лапы упирались ему в плечо, а заострившаяся морда прильнула к сердцу. Сомнений не возникло – никто до утра не хватится, не придет на помощь, а под открытым небом они могут стать добычей хищников. Что еще я мог сделать для них, сам беглец? Присыпав яму землей, выбрался из леса – шел по карте. Спустя три часа уже ехал на поезде, стук колес убаюкивал, уносил все мысли, все печали. Опять падал снег, я задремал.