Homo Ludus - стр. 1

Homo Ludus

Бог счастья Дайкоку первый раз за всю свою жизнь попал в страну, где люди были несчастны и рады были страдать при жизни, надеясь обрести желаемое после смерти. Это было очень странно для Дайкоку. В его родной Японии люди знали, что счастье им не положено, но знали также при этом, что некоторым оно всё же достаётся. При этом сам Дайкоку всегда ходил хмурым недовольным и скверным. Лишь бы никто не знал, сколько сейчас счастья у всех людей. Ведь дороже товара нет, и все захотят его забрать. И все захотят получить больше. И тогда ему понадобится столько ресурсов, которыми он никогда не обладал… Потому бог счастья слыл самым жадным среди всех богов.

Но в том мешке с волшебным рисом, что носил с собой он за плечами, водилась старая и мудрая крыса, главный символ богатства. И именно эта крыса прогрызала дырочки в мешке с рисом. И сыпался рис на землю, одаривая людей счастьем, которое, как они думали им вовсе не полагалось. И никто кроме крысы и самого Дайкоку не знали, что ни одна дырочка случайно не прогрызлась, и ни одна рисинка случайно не падала – все люди, получившие волшебный рис, выбирались заранее и очень тщательно. И не потому, насколько заслуживали они счастья, а потому насколько они готовы были это счастье сберечь.

И среди людей Кракожии Дайкоку видел очень мало людей, желающих быть счастливыми, и ещё меньше тех, кто был готов беречь своё счастье. Но больше всего его удивило, что в скором времени и та крохотная часть, что счастье имела, должна была его потерять. Такие вещи Дайкоку знал заранее всех богов. Потому что видел, сколько счастья потеряют люди. Потому что счастье потерять легче, чем что бы то ни было.

      Густаву было почти полторы тысячи лет, и за всю свою жизнь он не видел подобных ему, живущих так долго, и живущих за счёт чужих страданий.

      Родился он в Ирландии, где местный народ когда-то назывался кельтами и поклонялся богине Дану, прародительнице богов, правивших островом. Ему тогда не очень нравилась религия, где верующие в неё люди не верили в любовь как во что-то всесильное, а, скорей, просто считали это одним из проявлений человеческих чувств.

      Сначала Густав убивал больше из необходимости, чем из удовольствия, и даже не ощущал в этом чего-то особенного. Но прошли века, и появилось христианство, а затем и его ответвления, в виде лютеранства, и, главное, кальвинизма – ответвления протестантства, в котором основным Божьим замыслом было его же, Бога, прославление. В кальвинизме Бог не было добрым и не собирался всех спасать от гиены огненной, Он изначально определил, кто избранный и заслуживает права управлять, а кто ничтожный и должен терпеть несчастья и унижения, а всё, что происходит, оно лишь затем, чтобы прославлять Его великую Волю и Могущество. Избранные же при этом эту Волю исполняют.

      Таким избранным себя считал Густав, следуя постулатам Кальвина и изничтожая при этом всех, кого только мог посчитать ничтожным.

      Ещё когда это движение только зарождалось, Густав ездил в Швейцарию, принимал там участие в процессах над «еретиками» (а кто еретик, определяла теперь уже не католическая церковь, а именно Жан Кальвин), которых всё также сжигали на кострах, но уже за прямо противоположные мысли.

      Сжигать Густаву не очень нравилось, но вот беседовать с осужденными, давать им надежду, даже не важно на что именно – может, на понимание или сочувствие, на то, что жизнь была не напрасна – а потом отбирать эту надежду, скрытно упрекая их и заставляя чувствовать свою вину, тем самым истощая в них жизнь ещё до предсмертной агонии в дыме от костра. Эта игра в доброго и правдивого тогда нравилась ему куда больше, чем простые обвинения в инакомыслии и духовных заблуждениях, целью которых были простое упрочнение новой антипапской власти и самосознание этой новой власти своего состоявшегося успеха в отдельно взятой стране.

Густав считал, что даже эти новоявленные инквизиторы не совсем понимали многозначительности своего положения. Они хотели лишь обвинить кого-то и осудить его, тем самым показав свою силу, не понимая, что человек при этом, умирая, осознавал, что прав и чист перед всеми и, прежде всего, перед самим собой. А вот выжать из него все соки, сбить с толку и вынудить умереть в отчаянии от безысходности и пустоты своей жизни – этого хотел Густав, и этого он добивался.